танковую переправу, 9 января 1943 года.
И вдруг он понял: это отец его - Тимофей Птахин… Пташка, шевеля дрожащими губами, перечитал надпись. Об отце так много говорила ему Власьевна, все о нем постоянно вспоминают, а он лежит вот здесь, под этим холмом, со своими товарищами. Если бы он мог, он бы, конечно, поднялся и посмотрел, что делается теперь тут в степи, и тоже стал бы работать, как Полыхаев или как дядя Федя. Но он не может этого сделать, и вот это и есть смерть.
Пташка растерянно посмотрел на дядю Федю.
- Здесь война была? - спросил он.
- Да, битва за Сталинград! - с. какой-то суровой строгостью в голосе сказал дядя Федя. - Если бы твой отец со своими товарищами не уничтожил переправу, танки с ходу ворвались бы на наши позиции - погибло бы много людей! Вот какие дела…
- А вы? - тревожно спросил Пташка. - Тоже погибли бы?
Дядя Федя едва заметно улыбнулся.
- Я на другом участке был, - ответил он мягко. - Но если бы тогда отдали Сталинград, то и мне пришлось бы туго. И не только мне: многим людям на земле пришлось бы от этого плохо.
Он замолчал. И оба долго, безмолвно смотрели на могилу, на чуть повянувшие цветы у деревянного обелиска.
- Какие хорошие цветки! - сказал Пташка. - Только бы не завяли!
- Да, - рассеянно подтвердил дядя Федя, - это сестра твоя посадила.
- Настя? - воскликнул Пташка. - Она тоже была здесь?
- Была. Вот эти цветы мы с ней привозили, - тихо сказал дядя Федя.
Пташка уловил в его тоне что-то задумчивое, почти нежное, и невольно подумал, что Настя и дядя Федя, должно быть, очень близкие друг другу люди.
- Она взяла с меня слово, - продолжал дядя Федя: - каждый раз, как поеду здесь по дороге, подниматься к могиле и поливать цветки. Вот, пойдем-ка!
Они спустились по склону туда, где в осоке блестела еле заметная речка. В кустике на берегу оказалось спрятанным резиновое ведро, сделанное из куска автомобильной камеры. Дядя Федя зачерпнул в него воды, и они вместе, стараясь не разлить, понесли ее к степной могиле и полили цветы.
Возвращаясь затем через степь к машине, они оба - и Пташка и дядя Федя - чувствовали, что их связывает теперь друг с другом что-то такое, что трудно выразить словами, но что, вероятно, останется между ними надолго, может быть на всю их жизнь.
УКРОТИТЕЛЬНИЦА МОЛНИЙ
Наконец показались впереди крутые, холмистые берега Дона. Машина въехала в поселок, покатилась мимо небольших одинаковых домиков, свернула в аллею молоденьких белостволых тополей и выехала на взрытую неровную дорогу, запруженную грузовиками. Запахло бензином; в воздухе стояла пыль; вдоль дороги громоздились неуютные строительные здания, деревянные вышки, краны. Во всех направлениях тянулись столбы с толстыми, как канаты, проводами.
Полуторка переехала через железнодорожную ветку и остановилась у новых деревянных ворот.
Дядя Федя выскочил из кабины и махнул Пташке рукой, чтобы следовал за ним.
В воротах, их остановил вахтер, но дядя Федя показал ему какую-то книжечку и, положив Пташке руку на плечо, сказал:
- Со мной.
Они прошли мимо высокого крана, переносившего над землей охапки железных прутьев.
- Мы куда? - спросил Пташка.
- А вот сейчас увидишь, - сказал дядя Федя.
У невысокого деревянного навеса он остановился. На груде железа стоял человек, по виду почти подросток, в брезентовой жесткой куртке и негнущихся брюках. Он держал в одной руке фанерный щиток с окошечком, а в другой - небольшой черенок, вроде простой стамески, но с развилкой на конце.
Вот быстрым движением руки он вставил в развилку железный стерженек величиной с карандаш и только поднес его к железному пруту, как этот карандаш мгновенно превратился в молнию.
Молния ослепительно засверкала в руке человека и, наткнувшись на железо, зашипела, рассыпая огненные искры.
Но с тем спокойствием, которое, должно быть, свойственно только укротителям молний, человек легко отвел огонь от железа, и молния сразу потухла и перестала шипеть. Человек снова сделал легкое движение рукой, и молния, мягко шурша, как бы полилась молочно-огненной струей на прутья, сращивая их на стыках.
- Настя! - позвал дядя Федя.
Укротитель молний, так поразивший Пташку, снял с руки брезентовую рукавицу, откинул с лица щиток, и Пташка увидел знакомое родное лицо сестры.
- Настя! - Он бросился к ней.
- Ты как сюда попал? - удивленно и радостно спросила она, схватив его в охапку, тормоша и целуя его в голову как всегда делала в детстве.
- Меня дядя Федя привез, - сказал Пташка.
И только сейчас, оглянувшись, она заметила дядю Федю.
- Ну, спасибо! - сказала она.
Лицо ее вспыхнуло. Она смущенно поправила прядь волос, выбившуюся на влажный лоб.
- Еле доставил, - улыбаясь, сказал дядя Федя. - Удрать от меня хотел!
- Удрать хотел? - недоверчиво спросила она, снова обхватив Пташку и прижимая его к себе.
И все время, пока Пташка рассказывал про дорогу, про Власьевну, про школу, она не отпускала его.
- Настя, - сказал Пташка, - а ты совсем даже огня не боишься? Это настоящий огонь или нет?
- Конечно, настоящий. Видишь, я им каркасы свариваю для облицовочных щитов - ими плотину покрывать будут. Понял? Ну да потом разберешься!
- Так ты уж отведи его домой, - попросила она дядю Федю, гладя Пташку по волосам. - Я сегодня до пяти работаю.
Простившись с ними, она опять вставила в держатель новый электрод, прикрыла лицо щитком, и белая молния вспыхнула снова в ее проворных руках.
МАЛЬЧИК С МОРСКОГО ДНА
Настя жила на Пристанской улице.
Хотя улица называлась Пристанской, но пристани здесь еще не было. Не было и воды. Домики стояли в ряд вдоль некрасивой, изрытой лощины. Впрочем кое-где уже были вбиты деревянные сваи будущих причалов. За сваями шла насыпь железнодорожного пути. По нему то и дело передвигались составы со строительными грузами. Эта дорога шла по дну будущего моря: она была временная.
Тут вообще было много временного, созданного только на период стройки: деревянные столбы с проводами, бараки, проволочный забор, бетонные заводы…
Но зато дома были не временные. Они строились прочно, красиво и были выкрашены в разнообразные тона: то в фисташковый, то в золотисто-солнечный. Только крыши у всех домов одинаковые - черепичные. И одинаковые застекленные террасы с крылечками.
Возле домов росли деревья - молодые акации, липы, тополя. Редкая их листва еще совсем не давала
