— Да что ты несёшь, госпожа? Какие воины? Всем в Ноллагаре известно, что Худгару с уездным начальником дружки не разлей вода. На одной улице росли, вместе в салки ещё вот такими играли. И посейчас дружат, и каждую луну к господину уездному начальнику от него люди приезжают, мешки привозят. Потому и нет на него управы.
— Ну а наместник? Отчего же наместнику не пожаловаться. Чай, с наместником-то он в салки не гонял?
Мне, конечно, всё уже было ясно, однако хотелось понять, ясно ли то же и парню.
— Толку-то от наместника? — сказал он кисло. — Наместнику уж от начальника уездного мешки везут. Это первое. А второе, будто ты, госпожа, не ведаешь, что указом государевым запрещено простолюдинам напрямую высокой власти жалобы подавать? Только через уездного. Я вот не знал, в Гменниройю поехал, во дворец-то к наместнику.
— И что? — с любопытством спросила я.
— И ничего. Две дюжины плетей за невежество в законах. Спасибо, в колодки не забили…
— Понятное дело. Значит, решил ты, как богатырь из сказок, самолично невесту свою от злодеев вызволить?
— Как же, вызволишь её самолично! Их, злодеев, дюжины дюжин, и все с мечами да секирами. Толку-то с кулаками или посохом на них переть? Вмиг порубят.
И это было понятно. Значит, не совсем уж глуп юноша, от горя и любви мозги всё ж студнем не застыли.
— Ты ж кузнец вроде? Отковал бы меч, — продолжала я болезненную, но необходимую обработку, — да и отправился бы на подвиг.
Он аж руками замахал.
— Что ты, госпожа, совсем разве законов не ведаешь? Коли простолюдин с боевым оружием замечен будет, то полагается ему обе руки по локоть отсечь. И кому я безрукий нужен буду? Дармоедом на шее родительской сидеть? И потом, мало меч взять, надо ещё уметь с ним обращаться. Воинов годами учат, а я только молот да клещи и знаю.
До чего ж рассудительный молодой человек! Наверное, из него и муж неплохой выйдет — толковый, деловитый, не склонный к сомнительным делам да речам. Ну прямо как мой покойный муженёк Гирроуги, с которым я пять лет прожила, пока серый мор у нас не случился… В страданиях отошёл, и плакала я по нему, да особо горевать некогда было, на руках-то Миухири, которому и четырёх не исполнилось, и лавка зеленная, и дом…
— Что ж, — прищурилась я, — значит, человеческим силам это дело неподвластно. К богам бегал, жертвы носил?
— Понятное дело, носил, — очень по-взрослому кивнул он. — И носил, и со жрецами толковал, и десять серебряных докко в ящик бросил. Да видно, неинтересна богам моя просьба.
— Значит, это судьба. Покориться надо, любовь свою забыть и жить дальше. Найдёшь ещё себе невесту. Как много есть на свете девушек хороших… Смирись.
— Не могу, госпожа, — тускло произнёс он. — Не нужны мне никакие другие… мне Алинсури моя нужна. Думаешь, я не пробовал? Выследил я, где их разбойничье логово. Три дня вблизи хоронился. Только стены там высокие, ворота крепкие, и охрана… Думал, хоть глазком мою родную увижу… Как бы не так. Чуть не словили меня, удирал как заяц. Стреляли вслед, об кожу наконечник чиркнул.
Юноша поднял руку и показал мне кривую царапину на локте. Судя по корочке, уже не менее чем луна ей.
— Герой, нет слов, — поцокала я языком. — А ко мне ты зачем притащился? Я тебе что, богиня Алаиди? Думаешь, скажу слово волшебное, да невеста твоя дома и очутится, невредимая да целая? Или, может, стоит мне заклятье сотворить — и крепость разбойная огнём займётся?
Судя по его угрюмому молчанию, именно так парень и думал.
— Ну да, ведьма я, — голос мой прозвучал чуть громче, чем следовало. — Болезни людские лечу, роды принимаю, порчу снимаю, могу на будущее погадать, могу расшалившихся домовых духов успокоить. А насчёт разбойников — это не ко мне.
Это, может, тебе надо сильного волхва сыскать, который по воинским делам работает. Только где такие водятся, не ведаю. Ко мне-то зачем?
— Госпожа Саумари, — в голосе этого взрослого парня послышались детские слёзы, — мне про тебя говорили, что ты всё можешь. Что ты никому ещё не отказала. Ну я не знаю, как, но помоги. Я тебе все деньги отдам, у меня припасено, ты не сомневайся…
И что мне надо было ему ответить? Что не ведьма я, а ловкая притворщица, что никакой силой магической не владею, и потому бесполезно меня просить? Вот так просто взять и срубить под корень деревце, что полжизни меня питает?
Выставить его из дома, безо всяких объяснений? Но ведь жалко — и кузнеца этого, без трёх дней счастливого мужа, и девчонку эту, которую душегубы, небось, попользовав, уже и придушили да выкинули труп лесному зверью. И нельзя такое оставлять без наказания. Если уж ни начальник уездный, ни наместник, ни Хозяин Молний… Если у людей последняя надежда на старую Саумари… Последняя… А коли так, отказывать нельзя, учил же наставник. Ежели с баловством каким к тебе пришли, или с чёрными замыслами — ребёночка в утробе погубить, на соседа порчу навести — этих гони безжалостно. А вот кто с истинной бедой, и некуда уже ему боле пойти — того прими и помоги.
Ох и не хотелось мне в это дело втягиваться! Уже и рот я открыла, чтобы произнести что-то пустое, утешительное — и снова вспомнился мне наставник Гирхан. И то дело в Хиуссе, с трактирной служанкой… Но тогда нас было двое, и наставник-то — не чета мне. Да и я помоложе была.
А с другой стороны — как же этих-то одних оставить, Алана с Гармаем? В самое-то опасное время, когда и ростовщик злобится, и «Синяя Цепь» изощрённую месть готовит…
— Вот что, парень, — грустно сказала я. — Расскажи мне как можно подробнее об этой разбойной стае. Любую мелочь припомни. Обещать я тебе ничего не могу, да если и выйдет, быстрого исхода не жди. Две луны, а то и три. Но ты понимать должен: если уж нет в живых твоей невесты, я с Нижних Полей её не выволоку, такое и богам неподвластно. А вот наказать негодяев, так уж и быть, попробую…
На ночь глядя отправляться не след. Как полагается, с рассветом выйду. Опять же, меньше любопытных глаз. Скрыть мое отсутствие, конечно, немыслимо, но пускай хоть направления не знают. Наверняка кто-то да заметил парня из Ноллагара (я так и не удосужилась поинтересоваться его именем). И немало найдётся тех, кто по виду поймёт, откуда он родом. И что он ко мне ходил, должно быть, на заметку взяли. Не стоит показывать, что я именно туда по северной дороге и направляюсь.
Ноллагар хоть и далеко, но слухами земля полнится.
Оставалось поговорить с Аланом да собраться в путь.
Постояльца своего я нашла молящимся. Был у него, как выяснилось, вырезанный из какого-то незнакомого мне дерева крест, с ладонь величиной, укрепил он его на стене — и, склонив голову, тихо-тихо шептал что-то. Причём стоял, хотя ему рановато лишний раз ноги трудить.
Мальчишка, разумеется, был возле него. С того дня, как я с ним поговорила, он буквально ни на шаг от господина своего не отходил. За исключением, понятно, хозяйственных забот. Боялся расставаться.
Тем лучше. Лучше сразу с обоими поговорить, чем с каждым порознь.
— Извини, что прерываю, — кашлянула я. — Но разговор у меня к тебе, господин Алан, серьёзный да скорый.
Он, плохо скрыв недовольство, повернулся.
— Что такое, тётушка?
— Придётся мне надолго отлучиться из города. Может, на луну, а может, и на две.
Зовут меня к далёкому больному, в северные края. Отказать невозможно, помочь надо почтенному человеку. Но и вас тут одних оставлять боязно…
— А что такого, тётушка? — встрял Гармай. — С хозяйством мы управимся, не сомневайся, и деньги у нас найдутся, еду покупать. И дом обережём в лучшем виде…
Ну ничего себе? Младший позволяет себе перебить речь старшего. Не говоря уж о том, что раб… И что самое безумное в этом — меня совершенно не тянет отвесить ему затрещину. Видать, я с ними двоими и сама всякий ум потеряла.