оттуда выметнулась. Гибкая молния, с острыми зубками. Раз-два — и обе крысы валяются задушенные, а ящерок мой Гхири головкой мне в ладонь тычется, ласки просит.
Откуда?! Ведь ему дома положено быть, в Огхойе! Это ж сколько бедной животинке бежать пришлось, если и конному тут более седмицы гнать…
А пальцы мои между тем нащупали у него на шее ленточку ткани, узелком завязанную. Сняла, ближе к догорающему факелу поднесла. И захолонуло сердце, перед глазами прозрачные червяки поплыли.
Навязаны были узелки на ленточке, знаю я такое письмо, с древних времён ещё пошло, да и посейчас иногда случается, когда простые люди, буквам не обученные, да и закона боящиеся, друг другу срочную весть передать хотят. Вот два простых узла и дальше — накрест завёрнутый. Значит это — большая беда. Потом промежуток — и подряд два обратных узла, что значит — «срочно возвращайся».
Что случилось дома?!
Обвалилась я к холодной стене, в голове точно молот кузнечный бухает, и кончики пальцев покалывает от нервной дрожи. Какая беда, с кем?
Тут и ведьмой быть не надо, чтобы догадаться — с Аланом что-то приключилось.
Письмо узловое, ясное дело, от Гармая — никому другому Гхири мой ни за что бы не дался, а мальчишку ещё с первого дня за своего признал. И узловой грамоте тот, понятно, ещё в стае Рыжего Волка обучился…
Но что там могло приключиться? Раны Алана воспалились? Так ведь удивительно резво на поправку шёл. Маги из «синей цепи» дом пожгли? Вполне возможно. Но я боялась худшего — вляпался Алан, не удержался. Вновь начал Бога своего проповедовать — и болтовня сия вышла ему боком.
Что ж я здесь-то дурью маюсь? Срочно домой! Коня получше угнать — и прямиком в Огхойю!
Но велела я себе сесть прямо и жар из ума выгнать. Не завершив тутошнего дела, всё одно домой не попасть.
— Ладно, — сказала я Гхири. — Раз уж ты всё равно здесь, то сам гляди, чтоб и под ногами не путался, и польза от тебя была.
Задвинула я в тень крысиные трупы, велела ящерку укрыться — и заколотила в дверь. И кулаками, и пяткой. Авось, услышит с той стороны охранник, если не спит, конечно.
Не спал. Раздалось вскоре лязганье засова, всхлипнула дверь, подалась внутрь — и возник на пороге человек не человек, а то ли гном из сказки, то ли чудище лесное. Тёмным волосом чуть что не по брови зарос, живот — цельный поросёнок туда поместится, а ростом пониже меня будет. Из одежды — мешок с дырками для головы и рук, но широким поясом перехвачен, а за поясом изогнутый нож длиною в локоть.
— Чё стучишь, поганка? Не будет тебе умываниев да благовониев. Старшой сказал, пущай понюхает, чем простая-то жизнь пахнет. Небось, разносолов захотелось, а? — чувствовалось, что поболтать его тянет. — Али ты крыс напугалась? А чё их бояться, дамочка? Крыски у нас мирные, не по делу не кусаются. Ты не спи, они к тебе и не полезут, им и жратвы твоей хватит. Ишь, вчистую всё подмели! — цокнул он, входя в погреб. — А ты не зевай, глядишь, и тебе чего достанется. Сейчас-то уж вечер, а с утречка принесут тебе покормиться…
— Гляди! — голосом «меч во льду» велела я и, мгновенно оказавшись возле него, поднесла к лицу открытую ладонь. — Ты ещё не видишь? Не видишь?! — прожурчала я ему в волосатое ухо. — Уж близок миг, уж разгорается огонь, уж трещины бегут по небу…
— Ты? Ты чего, а? — завертел он мохнатой башкой.
— Сядь! — я строго указала пальцем на солому, и он остолбенело опустился. Люблю я такую породу, легко с ними. До мозгов и глубже проникает в них слово.
— Ты видишь тьму, — заговорила я голосом «змея у ночного костра». — Ты видишь знойную, пылающую тьму, — провела я ладонью возле его глаз. — Во тьме той скрыт огонь, огонь неугасимый, который жжёт и мысли, и дела, который, чёрной молнии подобный, невидимо палит алчьбу и ложь. И вдаль идя по коридору, где за тобою вслед сомкнулись стены разом, где прошлое сливается с водою забвения, а будущее манит сиреневыми всполохами света, которые вмиг обернутся болью, ты понимаешь, в страхе понимаешь, как далеко остались лес да горы, как глубоко теперь ночное небо, и ты идёшь над звёздами, не видя перед собой ни солнца, ни луны, и ничего не ощущая кроме той огненной бушующей воронки, чьё жерло приближая с каждым шагом, ты продвигаешься судьбе навстречу…
Ну и какое ж тут колдовство? Заболтала я его просто, в сон погрузила. Особый сон, конечно. Наставник Гирхан такое «тонкой дрёмой» называл. Не все, конечно, такому подвластны, над иными сколько ни бейся, всё без толку. Сильная воля потому что. А уж этого… Такому что угодно сойдёт — хоть камушек на нитке покачай, хоть колыбельную спой, хоть вот этот «гимн междумирья» прочитай. У жрецов Господина Бурь подобного добра что грязи, и кое-что с голоса я переняла у наставника.
Теперь надо действовать быстро, недолог этот сон.
Я вынула у стражника из-за пояса кинжал — не то чтобы он мне был нужен, но странно гляделось бы иначе. Выскользнула в коридор, высвистела туда же Гхири, заложила снаружи дверь дубовым брусом.
И не пошла я искать разбойника Худгару — это пока рано. Пока укрытие нужно найти, пересидеть суету и крики, когда моё отсутствие обнаружится. Времени у меня — целая ночь.
Коридор — узкий, кое-как обшитый досками, ощутимо шёл вверх, слегка при том изгибаясь влево. Металось передо мной пламя факела, свежего, прихваченного мною снаружи. Ага, вот оно! Затрепетал огонь, вправо потянулся. Значит, слева ход на воздух.
И скоро стояла я во дворе разбойничьей крепости, скрывшись в тени дома. Огни горели на углах стен, где над кольями сторожевые башенки виднелись. Хорошо эти башенки устроены, ежели под стенами красться, нипочём оттуда не заметят. Да и не боятся здесь внутреннего врага, всё внимание — на окружающий лес. Да и то, право слово, какое внимание? Если государевы войска на штурм двинутся, о том Худгару за много дней узнает. От государевых же людей.
И всё-таки я таилась, короткими перебежками пробиралась между постройками. Вот, кажется, то, что я искала — барак с пленниками. Не заложен засовом. Значит, пуст.
Сунулась я внутрь — и впрямь пуст. Вонь стоит ужасная, во тьме ничего не разобрать. Кабы не моё кошачье зрение, ноги бы себе переломала. Или бы вляпалась во что…
Людей тут нет. Ни дыхания не слышится, ни храпа, ни ругани. Значит, уже увели караван в Ноллагар. Прекрасно. Здесь-то я и затаюсь. Что-то подсказывало мне, что не станут разбойники убираться в этом хлеву. Для них это и не хлев, и не вонь, а обычное дело.
А вот не полезут ли сюда искать сбежавшую госпожу Гайомах-ри? Тоже сомнительно.
Когда охранника моего разбудят да расспросят, он им такого наплетёт… В первую очередь лес начнут прочёсывать, ну и дороги, понятно.
Пока что надо поспать. Хотя в такой вонище уснуть непросто будет. …Едва только взошедшее солнце брызнуло в щели барака, я занялась собой. От красоты следовало избавляться. В дальнем углу обнаружилась питьевая бочка, и на дне оставалось ещё немного воды. Мерзкая вода, вонючая — но сойдёт. Смыть с себя высокородную госпожу Гайомах-ри, получше спрятать её платье, распустить тщательно уложенные по моде Внутреннего Дома волосы… И вот уже из бронзового зеркальца смотрит на меня тётушка Саумари — то есть никому неведомая в этих краях бабка. На бабке вонючее, расползающееся тряпьё, как и положено нищенке.
Примету высокородной госпожи, рубец от плети разбойничьей, грязью замазала.
Авось сойдёт.
А «средство» своё пока что на поясе я оставила, хотя и сунула рукоять за пазуху.
Если что, достану быстро. Когда начнётся…
Началось. Пробудился разбойничий стан, ворот колодезя заскрипел, крики послышались, конское ржание. А когда солнце поднялось над лесом на двудюжинную долю небесного круга — вот тут они и забегали. Видать, пошли узницу кормить, караул менять…
По правде говоря, бестолковой суетни не было. Распахнулись ворота, выехал небольшой отряд — дюжина от силы. Спустя немного времени — и вторая дюжина поскакала. В широкую щель хорошо было видно, как люди Худгару начинают прочёсывать двор. Видать, всё же сообразили, что беглянка может и где-то внутри крепости таиться. Что ж, значит, пора отсюда выметаться и к делу переходить.
— Тут сиди, меня дожидайся, — погладила я высунувшуюся головку Гхири и, дождавшись, когда
