Сколько улизнуло, никто не в курсе. К восставшим рабам примкнула и городская чернь — эти не упустят возможность пограбить. Живут днём сегодняшним.
— А самое главное, — растеряно сказал Гармай, — люди Хаонари на базарной площади прокричали. Они, значит, не просто так восстали, а исполняя волю, представь себе, Истинного Бога. Дескать, Ему неугодно, что есть на земле рабство, и велел Он посланнику Своему, Хаонари то есть, это дело прекратить. Всех, кто рабами владел — под нож. Отныне все рабы Высокого Дома объявляются указом Хаонари свободными. И причитается им из имущества бывших хозяев соразмерная часть.
— Вот это и называется «приплыли», — последнее слово Алан произнёс по-русски, но Гармай понял.
— «Приплыли» и есть, самый настоящий. Смекай, господин, они ж ещё только во вкус вошли. Как все знатные дома пограбят, так и за незнатные примутся. И к нам придут. Тётушка хоть и не из высокородных будет, а дом, сам видишь, большой, добротный… она поведала, от какого-то купца ей достался. Уж точно решат, что серебро тут имеется, а то и золото… — он надолго задумался, потом продолжил: — Конечно, по первости-то заклятий побоятся, верят же, будто тётушка дом свой предохранила колдовством всяким- разным. Но потом осмелеют. Будь она тут, уж она бы им показала… но тут только мы, и про то многим ведомо. А ты к тому же владелец раба получаешься… В общем, думать надо. Бежать бы нам из города, да нельзя, разбойные караулы никого не выпускают. И такого, как дедушка Сианири, тут нет, под видом баранов никто нас не выведет.
Говорил он вполне разумно, и оттого лишь тяжелее становилось на душе. Если уж Гармаю отказала такая привычная бесшабашность — значит, попали они крепко.
— Да и тётушку дождаться бы стоило… И дом бросать нехорошо, — добавил мальчишка. — Разграбят же.
— Будем молиться Тому, без Чьей воли ничего не делается, — вздохнул Алан. — Ничего другого нам ведь всё равно не остаётся.
Гармай вновь задумался, потом нехотя кивнул.
Когда ноги уже были готовы отвалиться, а бесконечные стебли перед глазами начали растворяться в радужном сиянии, Гармай соизволил таки объявить привал. Они давно уже обогнули городскую стену по длинной дуге и изрядно продвинулись на юг.
Отсюда дорога едва виднелась, зато прекрасно слышалась — мычали волы, блеяли овцы, ругались люди, скрипели тележные оси. Много было желающих подальше убраться из Огхойи. Боялись всего — и душегубов, которых доблестному городскому главе вроде как удалось рассеять, и легиона, что, по слухам, направляется сюда из Внутреннего Дома наводить государев порядок. Людям не слишком верилось, что все разбойники угодили на колёса — напротив, шептались, будто большая часть их, под предводительством безумного Хаонари, ушла в степи — то ли на юг, то ли на запад, и значит, пламя вот-вот снова вспыхнет. Что же касается государева порядка, приближающегося с легионерской скоростью, то далеко не всем хотелось познакомиться с ним поближе. Беднота устремилась в сёла, к родственникам. Да и купцы, кто поумнее, старались переправить товар в более спокойные места — всё равно здесь ещё долго не будет хорошей торговли.
— Много не пей, господин, — Гармай протягивал ему деревянную кружку, где воды было наполовину. — Нам же идти ещё… вот, лучше сушеных ягод зиари пожуй, от них бодрости прибавится.
Мальчишка как-то незаметно перетянул на себя главную роль, и Алан не спорил.
Пусть командует тот, у кого воля помощнее, да и практического ума побольше.
Так ошибиться с этим подлецом Хаонари! Так распустить перед ним пёрышки, так разлиться соловьём про свободу и любовь… Итог соловьиной песни — сотни зарезанных, посаженных на колья, сожжённых в собственных домах. А днями после — растянутых на колёсах. Ему вдруг подумалось, что Гармай, может, потому и решил идти в стороне от дороги, чтобы не видеть этой пакости. Хотя, по им же принесённым слухам, колёса всё больше вдоль северной дороги поставлены… хотя, наверное, и здесь имеются. Алан рассеянно покрутил в пальцах стебель травы миалгу, завязал на нём пару узелков — чтобы хоть чем-то себя занять. Можно считать, повезло — за весь этот безумный год ему так и не довелось увидеть колесованных. А то бы они и в ночные кошмары просочились. Знал он за собой такое свойство. Впрочем, может, как раз и не надо щадить душу? Посмотреть на тех, кто из-за него, да, именно из-за него корчился в невыносимой муке…
— На тебе совсем лица нет, господин, — встревожено заметил Гармай. — Опять голова кружится?
— Нет, всё в порядке. — Он отбросил перекрученный стебель. — Просто вспомнилась разное… не слишком приятное. Пойдём, может, помаленьку?
Упомянутое неприятное, ясное дело, тут же всплыло в мозгу.
Началось всё стуком в ворота. Раньше те всегда были распахнуты днём, но теперь они с Гармаем решили запираться. Вернее, Гармай решил.
— Так хоть от всякой мелкой сволочи обережёмся, — рассудительно пояснил он, — которой пограбить хочется, а ворота сломать — пальчики коротковаты. Это я не о душегубах Хаонаревых… те-то церемониться не станут. Но просто всякая пьянь и шелупонь…
В ворота стучали. Не так, как жаждущие исцеления у ведьмы — стучали громко, увесисто. Гармай молча ухватил топор, сунул Алану в руки заострённую ещё вчерашним вечером палку и крадущейся походкой пошёл смотреть, что да как.
Напоминал он сейчас тигра-подростка, вышедшего на первую свою охоту. Хотя, учитывая его буйное прошлое — не первую.
Вскоре он вернулся. Лицо его точно лишилось загара — выцвело и посерело, как присыпанное пеплом.
— Знаешь, господин, — сказал он тихо, — там Хаонари. И разбойников при нём пара дюжин. Тебя требуют.
Заныло в груди. Ну вот, значит, и пришёл час. И самое правильное — вспомнить о воле Божией и не дёргаться. Может, и обойдётся ещё, а нет — значит, нет.
— Открывай ворота, — велел он. — Иначе просто забор сломают и дом подожгут. И топорик-то положи. Если что, всё равно не отобьёмся. Много их…
— Да это ж рабы! — возмутился Гармай. — Что они могут-то? Из них, почитай, никто и копья-то боевого в руках не держал. Да я их…
— Уймись, — остудил его Алан. — Раз уж Хаонари их предводитель, то явно не дурак. И охрану свою не из тех набирал, кто до того полы в господском доме подметал. Не справимся мы. Поэтому вот что. Слушай и запоминай. Если начнут меня рубить, в драку не рвись, а делай отсюда ноги. Понимаю, как тебе этого не хочется, но я того требую. Именем Бога Истинного, понял? И беги в обратно в Хагорбайю, расскажи, что стряслось, расскажи, как Хаонари слова об Истинном Боге извратил и что ложь его всюду опровергать нужно. Главным в общине, скажи, пусть кузнеца Аориками поставят, я так велел. Он справится. А потом сюда возвращайся.
Может, приедет тётушка Саумари. Будь при ней, защищай её. Нет у нас с тобой здесь никого ближе, чем она. Ладно, — потрепал он его по густым волосам, — может, и не случится беды. Беги, открывай ворота. …Хаонари трудно было узнать. Разве что по фигуре и сумрачному взгляду. А так — золотистый хитон до пят, пунцовая окантовка, лоб охватывает золотой обруч, в золото вставлены сверкающие камушки, то ли изумруды, то ли топазы — Алан плохо разбирался в минералогии.
Охрана вырядилась не менее пёстро. Одни поверх ярких тряпок нацепили бронзовые латы, другие увешались ручными браслетами — от плеч до запястий. Все при оружии — за богатыми поясами кривые кинжалы, в руках обнажённые клинки — и сабли, какие любят во Внутреннем Доме, и широкие прямые мечи, принятые в Меннаре и Нолангаре.
Кое-кто был ощутимо пьян, но всё же держался на ногах. И все — едва сдерживали весёлое возбуждение.
— Ну? — сухо поинтересовался Алан, выйдя на крыльцо.
— Алан! — приветливо махнул ему Хаонари, — видишь, и впрямь есть твой Бог Истинный. Попросил я Его, и дал Он нам силу, свобода теперь рабам и наказание Божие их бывшим владельцам. Всё как ты говорил!
