— Я говорил другое, — стараясь задушить в себе ярость, ответил Алан. — Я говорил, что нельзя поднимать меч. Ибо сказал Господь: «Поднявший меч от меча и погибнет».
— Рабство — зло, — процедил Хаонари, — коему не место под солнцем.
И сплюнул в пыль.
— Зло — это то, что вы натворили. Крови сколько пролили, и сколько из неё невинной? Вы хуже зверей хищных, те убивают сколько могут сожрать, а вы убиваете из жестокости. Вы же знатных со всем семейством режете и мучите, я знаю. И женщин, и стариков немощных, и детишек малых. Детей-то за что?
— Они бы выросли и унаследовали отцовских рабов, — снисходительно разъяснил Хаонари. — Это и дураку понятно.
— Они — дети, а поднявший руку на дитя — враг Богу Истинному. Нельзя злом победить зло, оттого оно только умножится.
— С чего ты это взял, Алан? — ухмыльнулся Хаонари.
Как чисто и внятно, почти без акцента он произносил его имя! Не то что все прочие — «Аалану». Да и стилистика его речи заметно изменилась. Сейчас это был уже не тот угрюмый дядька, косноязычно жаловавшийся на свою жестокую судьбу.
— Я — вестник Бога Истинного, — сумрачно ответил Алан. — Я принёс на ваши земли Его учение, которое в наших краях живёт уже полторы великих дюжины лет. Тебе довольно этого?
— А почему мы должны тебе верить, Алан? — Хаонари изобразил голосом ледяную учтивость. — Как нам убедиться, не сочинил ли ты всё это сам? Ты можешь доказать, что послан Богом? Можешь совершить чудо? Скажем, низвести с неба молнию? Поколебать своим словом землю? Вставить зубы вон ему, — указал он на одного из своих телохранителей, ухмылявшегося чёрным провалом рта. — А? Вот так-то, — выждав долгую паузу, удовлетворённо облизнул он губы. — Может, тебе и довелось кое-что слышать об Истинном Боге, но ты знаешь только частицу правды. А я знаю всё! Ибо открылся мне Истинный Бог, и видел я огненные глаза Его, и велел Он мне стать карающим мечом Его, пройти по всей земле, с восхода до заката и с полуночи до полудня, наказывая знатных и неся свободу рабам!
Голос его вновь изменился — появилась тонкая истерическая струнка. Сподвижники теперь взирали на него не только с обожанием, но и с ощутимым страхом. Верил ли сам Хаонари в свои слова, было непонятно, но охрана похоже, верила в это стопроцентно. Пожалуй, никому из них раньше не доводилось видеть одержимых. И сейчас они, раскрыв рты, внимали своему великому пророку.
— Хаонари, — строго сказал Алан, — прекрати нести чушь. Если ты не лжёшь и тебе кто-то являлся, то никак уж не Истинный Бог. Это был враг Его, сатана, который умеет принимать светоносный вид. Ты обманулся, Хаонари. Но ещё не поздно покаяться…
— Это тебе не поздно ещё покаяться, — улыбнулся Хаонари. — Я почему и пришёл к тебе… Присоединяйся к нам, Алан. Ты всё-таки что-то слышал об Истинном Боге, из твоих слов можно извлечь кое-что полезное. И говорить умеешь складно, да и писать, как мне доложили. Такие люди нам нужны, мы в самые дальние концы земли пошлём вести об Истинном Боге, и там тоже знатные захлебнутся своей гнилой кровью.
Алан почувствовал, как шевелятся у него на макушке волосы. Стало трудно дышать — до того горячим оказался воздух.
— Я никогда не пойду с тобой, извратившим слово Истины, — выдохнул он. — Ты, конечно, можешь убить меня, но купить мою душу тебе не удастся. Я проклинаю тот час, когда рассказал тебе об Истинном Боге, не разглядев, кому всё это говорю.
Проклинаю тебя и ту бесовскую ложь, которую ты выдумал! Нет с тобой Бога!
Анафема тебе!
Слово «анафема» он, забывшись, произнёс по-русски. Впрочем, и не было в алгойском наречии никаких подходящих синонимов.
— Да что ты с ним препираешься, Знающий? — шагнул вперёд один из разбойников.
Глаза его, казалось, готовы были выскочить из орбит, а в волосатых руках он вращал боевую секиру. Серьёзное оружие, весом килограммов в десять, летало в его ладони точно карандашик. — Он же оскорбил тебя! И сам он рабовладелец, вон тот мальчишка ему принадлежит! Давай мы его порубим?
— Лучше на кол, — деловито предложил другой, тот, что увешался браслетами. — На колу они все так забавно дрыгаются…
— Остыньте, — не оборачиваясь, бросил Хаонари, и рабы тотчас притихли. Привыкли люди к послушанию.
— Видишь, что друзья мои говорят, Алан? — голос его сделался пакостно-весёлым. — Они дело говорят. Но я не стану тебя рубить и насаживать на кол. Ибо вижу дальше их, ибо открыл мне Господь тайные пути Свои. Ты мне ещё пригодишься. И знай, что не я в тот день приду к тебе, а ты на коленях приползёшь ко мне, просясь на службу. И получишь её, ибо не только суров Бог Истинный, но и милостив… временами. Пошли, ребята, — скомандовал он разбойникам и повернулся к воротам.
— Зубы-то как, всё болят? — из какого-то нелепого озорства спросил вслед Алан.
— Прошли зубы, — повернув к нему голову, оскалился Хаонари. — Истинный Бог вылечил. А ты — к бабкам, к бабкам…
На прощание кто-то из них не удержался, хлопнул воротиной так, что Гармай после проверял — не повредилась ли петля. Но ничего, крепкие петли были у тётушки.
После полудня отважились выбраться на дорогу. Основной поток, по расчетам Гармая, уже схлынул — нормальные люди в такое пекло не ходят. Они, нормальные, сидят сейчас на постоялых дворах, потягивают просяное пиво и ждут, когда ослабнет солнце, чтоб можно было дальше двигаться.
Против ненормальных людей у Гармая имелся меч. Ну, если клинок тридцати сантиметров длиной можно так назвать. Однако и название «кинжал» к нему не подходило — лезвие шириною почти в ладонь, заточенное с обеих сторон, круто заострялось у самого острия. Колоть им было бы трудно, а вот рубить и резать — в самый раз. Оружие так и тянуло назвать «режиком». Дед Дима вспомнился — любил старик такие вот хохмочки прошлого века.
— Откуда это у тебя? — встревожился тогда Алан. Гармай, придирчиво отбирая вещи в дорогу, пренебрежительно фыркнул.
— Откуда-откуда… Где взял, так уж нет. Хозяину уж боле не пригодится…
— Ты соображаешь, что делаешь? Если нас поймают и найдут оружие… как младенец, честное слово. Не знаешь разве, что за хранение оружия простолюдинам головы рубят?
— И вовсе не головы рубят, а на колесе растягивают, — обнадёжил Гармай. — Только если мы стражникам попадёмся, то без разницы будет, с мечом или без. Потому ведь и бежим.
Он был прав. Бежать действительно следовало, и как можно скорей. В принципе, бежать надо было ещё вчера, когда расстроенный Гармай вернулся с базара, принеся вместе с хлебными лепёшками и вяленой рыбой свежие новости.
Новостей было, как всегда, две. Хорошая и плохая. Порядок в городе мало-мальски восстанавливался. Городской глава, пронырливый господин Гаймаизи, улизнул не просто абы куда, а вернулся с двумя дюжинами дюжин солдат. Время выбрал толково — разбойники, ошалевшие от безнаказанности и сыплющихся в лапы богатств, на третий день утратили бдительность. Караулы у ворот ещё стояли, но толку от них больше не было. Попасть в караул — значило лишиться возможности пограбить, и разбойники, не приученные к железной солдатской дисциплине, не столько охраняли ворота, сколько шастали по окрестностям. Золота в городских окраинах попадалось не много, но пиво и молодые девки компенсировали это неудобство.
Где господин Гаймаизи взял солдат, оставалось неясным. То ли успел доскакать до соседнего городишки Мидархи, на западе, то ли — что казалось совершенно невероятным — на пути ему встретился какой-то вельможа, путешествующий с огромной охраной. Но такая охрана пристала разве что ближайшим родственникам государя, а кроме того, где он, этот таинственный вельможа? Остался один-одинешенек в чистом поле?
Но тут оставалось лишь гадать. Толком никто ничего не знал, хотя, конечно, базар кипел версиями. Прямо как земная пресса после очередной сенсации. Во всяком случае, действовал господин Гаймаизи решительно, хотя и не слишком грамотно.
