Пока он очищал от разбойников центр города — дворец наместника, налоговую и карательную палаты, сокровищницу и темницу — разбойники организованно отступали сквозь западные ворота. Сразу же перекрыть душегубам пути отхода городской глава не догадался. А может, не рискнул распылять свои и без того немногочисленные силы.
Как бы там ни было, с утра и до полудня в городе шла резня. Гармай своими глазами видел, как солдаты сноровисто и без всякой ярости рубили убегающих разбойников — точно свиней к зиме забивали. Наверняка он видел и больше, но предпочёл не углубляться в детали.
В итоге выяснилось, что убито три дюжины дюжин разбойников — тела крючьями сволакивали на пустырь близ восточной стены, оттуда их предполагалось вывозить куда-то на телегах. Окрестных селян уже мобилизовали на земляные работы.
Немало было поймано живьём. Городская темница не вмещала всех, и потому на северной дороге спешно ставились колёса, а на восточной — вбивались в землю колья.
Уцелевшие высокородные возвращались в свои дома и оценивали масштабы разрушений.
Их уцелевшие рабы трепетали, предвидя усиленную профилактику покорности.
После этого Гармай собрался с духом и вывалил плохую новость.
— Хаонари-то, сказывают, утёк. А вот один из его ближних людей попался ещё с утра. Теперь допрашивают его в темнице, что да как. Смекаешь, господин? Он же из тех, кто тогда приходил к нам на двор. Вот тот самый, что браслетов нахапал на все руки… Непременно же вывалит про тебя, господин. Про то, что от тебя Хаонари о Боге Истинном услышал, про то, что с собой тебя звал. В народе и без того шепчутся. Хаонаревы людишки-то на площади кричали про Истинного Бога, что, мол, Он велел землю от рабства очистить. А ведь кое-кто знает, что ты тоже Истинного Бога проповедуешь. Сам прикинь — Хаонари-то услышал от кого-то. А тот ещё от кого… Наверное, всё от старичка того пошло, соседа нашего, горшечника.
Хоть и велела ему тётушка язык узелком завязать, да я ж вижу — болтливый старичок. В трактире, должно быть, от вина развязались его узелки… Да ведь и сам горшечник того… затоптала его толпа, ещё в первый же день. Ломилась толпа в дом господина Гиуртизи, у него ж полгорода в должниках, понятное дело. А старичок просто мимо проходил… ну и так вышло…
Алан отвернулся к стене. Душное одеяло вины, казалось, сдавливает ему голову.
Сколько крови… а сколько ещё прольётся… и всё из-за него. Если бы тогда он не стал болтать со старичком… если бы задушил в себе миссионера, охочего до аудитории… Ведь это ж тебе не разговоры на кухне, не диспуты в университетской курилке, не мыльные пузыри сетевых дебатов… Здесь, на Объекте, каждое слово имеет кровавый эквивалент… И ведь просила же его тётушка: молчи, не проповедуй тут! Он тогда покивал, пообещал, но внутри лишь улыбался: долг миссионера проповедовать, и будь что будет… Вот оно и случилось… И все эти смерти, эти зарезанные младенцы и затоптанные старички — на его совести. Он, именно он, пускай сам того и не ведая, нажал кнопку — и пошло крутиться…
— Да ты не слушаешь меня, господин? — склонился к нему Гармай. — Я ведь тебе про что: бежать нам надо. Бежать в тихое место и там тётушку дожидаться.
— В какое такое тихое место? — горько усмехнулся Алан. — Разве тут ещё остались тихие места?
— Вот я и побегу разведать, — огорошил его мальчишка. — Нельзя нам просто так уходить, куда глаза глядят. На дорогах-то нас быстренько сцапают, как только весть по сёлам разнесётся. Потому и не сейчас пойдём, а выждем. Я с утра, как ворота откроют, сбегаю местечко разыщу и не позднее заката вернусь. Ночью не уйти, сторожат ворота. А на рассвете — выйдем. Я узнавал, пока людей на выходе не тормошат, авось, и до послезавтра такая удача протянется. Так что завтра ты ворота на засов запри и в подвале посиди. Там и прохладно будет…
— А ты как же? — глуповато спросил Алан.
— А то я забор не перескачу, — обиделся Гармай. — Это ж тебе не господина Гиуртизи забор…
Всё так и вышло. Гармай помчался на разведку, а он сидел в тёмном подвале, не зажигая факела. Молился — много было о ком молиться. Грыз себя, перетряхивая весь накопившийся в душе мусор. И благоприобретённый тут, на Объекте, и привезённый с Земли… Мусора было — на целую городскую свалку, причём не убогого местного городишки, а настоящего земного мегаполиса. Горы, барханы мусора, в которых копошились жирные черви-помыслы, бегали плотоядные крысы-страсти… И ведь не исповедуешься, ближайший священник — в другой галактике… если вообще не в другой вселенной. В «точке сопряжения».
Среди множества гипотез имелась и такая. У любого достаточно массивного объекта, дескать, есть пара — только в другой вселенной. Называлось это «сопряжением» и вроде бы вытекало из решения каких- то космологических уравнений. Между массами-«партнёрами» предполагалась некая особая связь… примерно как «Врата», ведущие с земли на Неотерру. Поначалу с гипотезой носились, пресса трубила об «общей теории сопряжений», но потом что-то не срослось с уравнениями, и её скоро забыли.
Из невесёлых размышлений его вырвал Гармай.
— Собираемся, господин! — велел он. — Место я отыскал хорошее, неподалёку от южной дороги. Рощица там, родничок — без воды не останемся. Шалашик сложим…
Тихое место, вблизи ни деревень, ни дворов постоялых. Отсидимся, пока тётушка не приедет.
— Как же она нас найдёт? — глухо спросил Алан. После исследования душевной помойки всё ему казалось тусклым и бессмысленным. Всё равно что уровень в компьютерной игре пройти. Зачем оно нужно для Вечности?
— Письмо я ей оставлю, — охотно пояснил пацан. — Узелками вывяжу, где нас искать и когда.
— Ты с ума сошёл? — с отвращением жуя лепёшку, поинтересовался Алан. — Она, может, ещё луну там будет с больным возиться… За это время мы или с голоду подохнем, или выловят нас…
— Нет, господин, — усмехнулся Алан. — Тётушка уже назад торопится. Как только смута началась, передал я ей весточку. С посыльным…
— Что? С каким посыльным? Тебе голову напекло?
— А с таким… Гхири я за ней послал, и записочку махонькую на шею ему навязал.
Он тётушку всюду учует, хоть на краю земли… и бегает он быстро.
Ну вот. Вся надежда, выходит, на ручную ящерицу. Всё-таки Гармай — ещё дитя дитём. Ломающийся голос и сильные руки могут ввести в заблуждение, но вот выплывет порой такое — и видишь: мальчик сказки любит и сказками жизнь мерит.
— Ты хоть представляешь, какая… — он задумался, подыскивая синоним к слову «вероятность», — какая крошечная возможность, что тётушка получит твоё известие?
— Так я же Христа попросил помощь ему, Гхири, — удивился Гармай. — И Божию Матерь тоже попросил. Должен ящерок добраться.
Ну и что тут было возражать?
Всё получилось, как и планировали. Вышли из дому ещё до света. Оставили ворота открытыми — если вернётся тётушка, не лазить же ей через забор. А воры, может, и не тронут дом — и колдовства побоятся, и порядок сейчас в городе, караулы ходят, власти бунтовщиков стерегутся…
Сумки получились увесистыми. Алан, на правах взрослого, порывался взять самое тяжёлое, но мальчишка пресёк его поползновения.
— Ещё чего! Я тебе даром что ли велел одеться в лучшее? Мы ж северными воротами пойдём, на нас ведь стража глазеть будет. И что ж это за господин такой, если за раба поклажу тащит? Нет уж, как из ворот выйдем, я уж, так и быть, бурдючок тебе дам, а до того — и думать не смей. Помни, что ты господин, а я раб твой, и все это видеть должны. Потому ты и ругайся на меня, и прутик какой возьми, постёгивай, чтобы, значит, я шибче шёл.
То ли маскировка удалась, то ли молился Алан усердно, а может, просто стражники не получили ещё соответствующего указания — но внимания на них не обратили ни малейшего. Идёт себе господин, из небогатых, но чистых — то ли купец, то ли писец. Мальчишка-раб при нём, поклажу тащит. Видать, с поручением каким господин движется. Такого останови — раскричится ещё, городской канцелярией грозить станет… А оно нам надо?
— Ну вот, господин, почти и пришли, — весело сказал Гармай, обернувшись к полудохлому Алану. — Видишь, рощица темнеет? Вон там, правее бери. Это и есть оно, тихое место.
