предки, большого им и не надо. Имена их каждый род в душе носит, но вслух никогда не говорит — вдруг нечисть какая подслушает, и пойдет трепать доброе имя по всем сучкам и кочкам, по болотам да чащобам. Чур враз от этого силу потеряет — и уснет, пока сильный волхв, три на девять дней отпостившись, не сговориться с ним, очистив имя предка от скверны. С Чурами — первейшая из всех ворожб, ворожба Слова…
Когда основные дела были завершены, Луня не утерпел, выскочил из балагана, достал оружие и поупражнялся с клинками. Цогский кинжал, с широким листовидным лезвием, похожим на ивовый лист, удобно лежал в руке, и Луня долго вертел им, защищаясь и нападая на воображаемого противника.
А вот меч оказался тежеловат. Луня телом пошел не в материнскую родню, там все были кряжистыми, широкоплечими, а Луне от отца достался высокий рост, длинная шея, худоба, и та мужская стать, которую роды шутя называют «журавлиной». В тайне Луня страдал по этому поводу, стараясь до изнемождения упражнять худое тело на войском поле. Но там тяжелый учебный кол можно было взять двумя руками, а прадедов меч имел короткую рукоять для одной руки, и сделав несколько выпадов, Луня понял — не по нему пока этот клинок. Пока…
Парень сунул меч в ножны, и пошел будить волхва — вода в котелке уже закипала, пора было утрянить — и в путь.
По Луниным понятием, Яр уже высоко, на полладони с пальцем, поднялся над горизонтом, когда они покинули гостеприимный балаган и выехали по Ходу на полуночь.
Сегодня было не так жарко, как вчера. Налетавший временами с заката ветерок притащил длинные, взлохмаченные полосы облаков, похожие на нечесанные косы девок-нерях, солнце пряталось межь них, и тогда окрестные холмы приобретали какой-то загадочный, даже зловещий вид.
В Буграх рысью идти не удавалось — Великий Ход беспристанно крутил вокруг холмов, то нырял вниз, то полз вверх на склоны, часто приходилось бродом перебираться через неширокие и мелкие по летнему времени речушки.
Шык, отмахивась березовой веткой от слепней, всю дорогу рассказыал Луне про повадки нежити Черного леса. Волхв считал, что самым опасным местом на их пути будет именно этот клятый всеми путниками лес, и хотел, чтобы не только он сам, но и его молодой спутник был готов к неожиданностям и опастностям.
В полдень сделали дневку, напоили неуставших еще, бодрых коней, пожевали, что Род послал, и двинулись дальше. Луню весь день мучил один вопрос, и воспользовавшись молчанием волхва, он спросил:
— А тут, в Буграх, живет кто-нибудь, а, дяденька?
Шык блеснул выкаченным глазом по сторонам — с чего это парень спросил, уж не чужих людей ли приметил? Не заметив ничего опасного, смел с лица вытрепанную ветром седую прядь, заправил под кожанный ремешок, и кивнул:
— Живут, Луня, живут какие-то, да только мало их, и кто такие неведомо. Наши дозоры и догляды вроде видали тут по ночам огни костровые, и кострища находили, и следы, но ловить нарочно никого не стали — земля тут уже не наша, местные нам не угрожают, врагам не помогают, живут сами по себе — ну и пусть живут…
Нельзя сказать, чтобы слова волхва успокоили Луню — с самого балагана чувствовал он на себе словно бы чей-то глаз, так бывает, когда ночью скрадываешь выдру у ручья, и вдруг понимаешь, что с ближайшей лесины на тебя глядит филин…
Потом Луня вспомнил бабку Вожу, которая заменила ему мать, вспоминл друзей и подружек, детские забавы, игры и праздники родов, и подивился вдруг нахлынувшему чувству острой тоски, тоски по дому, по родному городищу, где родился, вырос, где всегда чувствовал себя под защитой, где был покой…
Теперь, в одночасье, все переменилось. Еще вчера утром Луня и не помышлял, что покинет дом, а сегодня он уже далеко от него, в дороге, на пути в неведомые земли, а в попутчиках — знаменитый волхв Шык Костяная Игла, могучий чародей, знахарь и мудрец. Могучий-то могучий, да только теплого слова от него дождаться ох как трудно, все больше воркотня и поучения, а Луне сейчас именно тепла и недоставало…
Великий Ход меж тем начал забирать к восходу. Вскоре Луня увидел у дороги высокий, конному по плечо, каменный столб, даже не столб, а каменного истукана, с плоским лицом, сложенными на животе руками, на кривых, в калач заплетенных ногах.
— Это Ходов Страж! — пояснил волхв: — По всему Ходу стоят такие, в дне-двух пути друг от друга. Есть деревянные, есть каменные, есть костяные, есть из глины, и даже из шкур и ветвей. Дай ему напиться, и поедем дальше…
Луня соскочил с коня, подбежал к идолу, плеснул из баклаги в каменную миску у ног странного божества, и уже когда они отъехали порядочно шагов от Стража, понял — чужой глаз исчез, никто больше не следит за ним!
— Это Он за тобой смотрел! — усмехнулся Шык: — Стражи испокон веков на Ходу стоят, все-ех проезжих и прохожих запоминают. А за новыми следят кто, что, и как. Ты ему напится дал, он тебя признал, запомнил, больше следить не будет.
— А следующий? — спросил Луня.
— Поглядим… — уклончиво ответил Шык, пуская коня рысью — впереди была большая ровная пустошь, холмы отступили, и лишь посреди плосковины возвышался небольшой пригорок, на котором росла корявая, причудливо изогнутая, необхватная луговая сосна.
Сосна, по родским повериям, — дерево Зевы, богини охоты, покровительницы охотников и рыбаков. Телом Зева крепка, как сосна, так же стройна и высока, волосы у нее цвета сосновых иголок, а кожа — цвета сосновой коры. Отважна Зева, быстра и беспощадно к тем, кто зверя или рыбу не по ее уложению промышляет.
Но не все сосны такие, как Зева. На луговинах, на больших полянах растут иные — крученные- перекрученные, с причудливо изогнутыми ветвями, с широкими, раскидистыми кронами. Про такие сосны говорят, что это те охотники, которые Зевовы законы не чтили, самовольно, без слов нужных и нужды особой зверя губили. Губили — и сгинули бесследно в глухих чащобах…
Грозная Зева обернула их корявыми луговыми соснами и выслал из родных лесов — на век стоять одиноко, устрашая взоры других людей.
У луговой сосны Шык и Луня спешились, подошли ближе и повязали на нижние, бронзой отливающие ветки, лоскуты ткани. Таких лоскутов, шнуров, ремешков, и плетеных травин немало накопилось на ветках дерева за долгую его жизнь. А вяжут их для того, чтобы хоть как-то скрасить тоскливую судьбину одревеневшего охотника. Поиграет ветерок с ленточками, лоскутами да ремешками, глядишь, и Зевову пленнику веселей будет.
— Дяденька, ктой-то там, в вершине, ворохтается? — вдруг удивленно спросил Луня, задрав голову.
В кроне великанши-сосны и впрямь слышался треск ветвей, летела вниз хвоя и корьевые шелушки, простучала по веткам и упала под ноги Шыку крупная шишка…
Волхв отошел на несколько шагов, глянул вверх, и внезапно потемнев лицом, зашипел на Луню:
— Никшни! Ползи ко мне, только тихо, а то спугнем!
Луня, ничего не понимая, пригнулся и мелкими шажками приблизился к Шыку, который пристально вглядывался в хитросплетение веток в вышине.
Сперва Луня ничего не увидел, потом разглядел крупное тело, явно крылатое — серые крылья, поболе лебединых, всплескивали в ветвях, хлопали, точно лняные полтнища, вывешенные для просушки. Луня уже наладился спросить у волхва, что за невидаль такая бьется в ветках, но тут таинственная птица перескочила на более толстый сук, уцепилась за него когтистыми лапами, сложила могучие крылья и Луня наконец разглядел ее. Разглядел — и обмер!
А обмереть было от чего — вовсе не птица сидела на сосне! Нет, крыльями, широким хвостом, выгнутыми лапами с мощными кривыми когтями она и впрямь походила на очень крупного орла, что водятся в степях южнее родских лесов. Но вот там, где у орлов полагалось быть оперенной шее и точеной гордой голове с желтоватым, крепким, хищно загнутым клювом, перья переходили в белую девичью кожу,
