и вьючить на заводных припасы, а волхв отозвал ученика в сторону, снял с плеча свою чародейную котомку, с которого никогда не расставался, порылся в ее глубине, и вытащил что-то, завернутое в кусочек ослепительно белой горностаевой шкурки:
— На, держи. Отдай гонцам, они все одно через Дом Старого Корча будут ехать, пусть передадут этой… внучке его! Вроде как подарок от тебя…
Волхв тут же отошел, оставив пораженного Луню одного, крикнул Зугура и они пошли выбирать лошадей для похода на юг. Луня, в одиночестве, развернул снежно-белый мех и замер, потеряв дар речи от удивления — на его ладони лежал небольшая подвеска к гривне, шейному обручу. Подвеска была круглой, серебряной, с большим зеленовато-синим камнем в центре. Неведомый мастер провел, должно быть, не один день на серебряной пластинкой, напаивая на нее малюсенькие серебряные же шарики, и создал прихотливые, чарующие узоры из переплетающихся между собой птиц, цветов, животных и растений.
Луня, благодаря волхву, не плохо разбирался в знаках узоров и орнаментов, мог по подолу и кичке любой бабы прочесть, из какого она рода, кто муж, сколько детей, какими умениями владеет хозяйка. Мог и по наборным бляхам на войском поясе вызнать, сколько врагов срубил сей вой, и каким оружием, сколько походов совершил, и под чьим началом.
Без труда читал Луня и в узорчатых украсах других, близких родам, племен, тех же аров, например. Но арнамент, что вился на подвеске вокруг чудного камня, оставался для ученика волхва загадкой — что это, кто это сделал? Серебро само по себе металл редкий и дорогой, сказывают, на склонах гор находят иногда люди комки серебряной руды, но чтобы расплавить ее, много аспид-камня надо, да и обрабатывается серебро хуже меди или, тем более, олова со свинцом. Роды называли серебро светью, светлым металлом, и ценилась светь у них дороже дорогого…
Луня собрался было бежать к волхву, расспросить, разузнать, ну и поблагодарить, само собой, но тут из ворот Башни вышли, ведя в поводу заводных коней, гонцы, и Луня бросился им на встречу:
— Э-э… Вот, когда у Старого Корча будете, передайте хозяину, скажите — от ученика волхва родского Луни для… для… Он сам знает, для кого! Доброй вам дороги, поклон родной земле передавайте, и еще…
Луня внезапно похолодел, но все же собрался с духом и, «…Будь что будет, я отвечу за это…», выпалил:
— Хозяин ваш велел передать: Идите и не возвращайтесь!
— Й-я-х-ха! — радостно и дружно завопили пелаги, ударили арпаков коленями по бокам, и вскоре провожаемые Луниным взглядом фигурки всадников скрылись из виду. Так, если к вечеру они перейдут Перервал, то вечером следующего дня будут у Корча… У Луни сладко заныло сердце, когда он представил удивление и радость стриженой Руны при виде чудесного подарка. Вот только куда ж она подвесит его — у нее и гривны-то на шее нет, не носит… Ну да ничего, там уж сама разберется, чать, постарше Луни годами будет.
Луня совершенно не думал о том, что произойдет, когда судьба вновь сведет его с Корчевой внучкой. А уж о свадьбе-женитьбе он и вовсе не помышлял, мал еще, хотя в тяжкие годины роды и дочек замуж в четырнадцать зим выдавали, и парни отцами в такие же годы становились…
Шык, Зугур и остальные слуги Веда возились со сборами, сам маг сидел в Башне, в верхних Покоях, и только впервые, пожалуй, в жизни оказавшийся не у дел Луня, одиноко и бестолково топтался у ворот Башни, разглядывая раскинувшийся внизу Ар-Зум. Наконец, безделье ему наскучило, и Луня, предупредив волхва и прихватив лук, отправился на полдень от Башни — не плохо было бы подстрелить косулю или кабаргу — перед походом побаловаться свежатинкой.
По дороге, которая еще хранила отпечатки копыт проскакавших тут совсем недавно гонцов, которые по одному слову Луни стали из рабов свободными людьми, ученик волхва доехал до соснового бора, свернул, проехал, петляя между стволами, шагов триста, привязал коня к дереву и отправился дальше пешком, прислушиваясь и приглядываясь.
Вскоре Луня вышел на край сосняка, к пологому, поросшему жухлой травой и почти облетевшим кустарником, склону. Прямо перед ним высилась Бурша, наполовину скрытая низкими осенними тучами. Давешний снег, укрывший землю пушистой шубой, почти везде стаял, но в воздухе еще ощущался его запах, да и последние, грязно-белые островки замерзших Коледовых слез виднелись еще по оврагам и распадкам.
Луня то и дело приседал, прислушиваясь, смачивал слюной ноздри, надеясь уловить звериный запах, но осеннее редколесье, замершее в предчувствии приближающихся холодов, было пустым и безжизненным. Луня прошел по склону до конца, спустился в неглубокий овражек, напился ледяной, ломящей зубы водицы из скачущего по камням ручейка, выбрался наверх, на другую сторону оврага, и наконец-то услышал неподалеку долгожданные звуки ударяющих в камень копытец.
Перебросив лук из сада в левую руку, Луня сунул за ремень пару стрел с точеными наконечниками, поудобнее перевесил цогский кинжал — Красный меч он оставил в Звездной Башни, на охоте длинный клинок ни к чему, и начал торопким, зверовым шагом подбираться к зарослям неведомого родам красно- корчневого кустарника, из-за которого и слышалалась поступь зверя.
Ага, вот и головка мелькнула. Кабарга, красавица! С этой надо ухо восторо держать — кабарга прыгает на десять шагов с места, может на любую кручу взлететь, словно птица, ее бить надо наверняка, в серце или в горло, а то, раненная, уйдет в скалы, ищи потом, добивай.
Луня осторожно наложил на тетиву стрелу, до половини натянул лук, и в обход кустов двинулся к виднеющемуся слева прогалу, чтобы подобраться поближе, шагов на двадцать. Тогда уже можно будет стрелять наверняка, не промахнешься.
Кабарга спокойно щипала какую-то зелень, переступая копытами, потом вдруг насторожилась, вскинула голову, раздувая ноздри и принюхиваясь. Луня замер, сквозь густое переплетение красноватых ветвей разглядывая клыкастую мордочку. Не уж-то учуяла? Да вроде ветер с его стороны, а против ветра ни кабарга, ни какой другой зверь чуять не может. В чем же дело?
Кабарга сделал несколько шагов в сторону, продолжая принюхиваться, потом вдруг фыркнула, оскалив зубы, мотнула головой и сделав несколько огромных прыжков, исчезла меж высившихся на дальнем конце прогалины скал.
— Зева тебя подстрели, зараза прыгучая! — выругался Луня, выпрямляясь. Он сунул лук в сад, убрал туда же стрелы, и подумав, решил все же обойти кустарник и выйти на прогалину — вдруг и он учует то, что напугало кабарожку?
Так, вот тут она паслась, выискивая меж камней сочные кустики баранца. Вот тут она что-то почуяла… Ну-ка, ну-ка… Луня выпрямился, послюнявленным пальцем провел по ноздрям, закрутил головой, ловя ветер, и что-то, знакомое и тревожное причудилось ему в холодном горном воздухе. Что-то, похожее на… на… на кровь!
Луня ошарашено присел, вглядываясь в месиво серых, покрытых пятнами мха и желтоватых лишайников скал и камней, потом вновь принюхался — точно! Кровь, горячий, вонький и солноватый запах нутряной крови, и крови человечей!
— Никак звери хищные растерзали кого? — шепотом предположил Луня, потянул из ножен цогский кинжал и двинулся вперед — может, жив еще неведомый человек, может, охотничал он, так же, как и Луня, да порвал его горный медведь-серунька, или рысеня снежная, барс? Порвал, да бросил?
Луня приблизился к скалам, продолжая принюхиваться — запах вроде усилился, и полез через камни в глубь — пахло, без сомнения, оттуда, из-за нагромождения каменных обломков. Луня уже забыл о кабарге, забыл про охоту, не до того теперь, главное — спасти человека!
Продравшись через колючие заросли шиповника между скалами, Луня очутился на небольшой, круглой, со всех сторон загороженой камнями площадке, этакой полянке среди каменного леса. Посреди ее возвышался одинокий валун, плоский по верху, чуть вытянутый, и весь залитый ярко-красной на фоне серого камня, кровью!
Вокруг торчали вбитые в землю колья, а на них — Луня невольно попятился — торчали человеческие головы, иные уже оголенные, освобожденные от плоти ветрами, дождями и хищными птицами, другие — еще хранящие на себе сморщенную кожу и остатки волос. А прямо у валуна лежало на земле обезглавленное тело!
Луня вжался в камни, выставив кинжал, и прислушался, стараясь не смотреть на мертвеца. Он явно
