спасен, и Одноглазый Гра, что считался самым могучим колдуном за все время, пока гремы жили на земле, предрек: «Один он выбран морем, и жить он должен один, ходить один, есть и спать один…». Мне выстроили хижину на берегу моря, и с трех лет, слышишь, род, с трех — я всегда один. Много чего ужасного, странного, и славного свершил я за свою долгую жизнь, но все это я делал один…
— Времена нынче уж больно страшные, грем. Да и до моря твоего далеко. Ты говоришь — один… Но ведь не один ты сюда шел, не один собирался пробиться к… к тому месту! Что ты молчишь? — Шык, казалось, начал яриться, по крайней мере, Луня различил в голосе волхва грозные нотки. Гроум, однако и бровью не повел. Он держал в руках свой чудной посох, разглядывал его с таким видом, словно видел впервый. Время шло, и Луне показалось, что где-то далеко-далеко звенит невидимая нить, звенит, готовая лопнуть…
Р-раз! Гроум резким движением сломал посох об колено и швырнул его обломки в костер. Шык и Луня одновременно вскрикнули — костяные обломки вспыхнули зеленоватым, ярким пламенем, и всем послышался печальный и жалобный голос неведомого зверя, что прощался сейчас с гремом.
— Я выбрал… — просто сказал Гроум: — Ведь и ты заменил кость бронзой, Шык! Дальше мы будем все делать вместе, и боги помогут нам. Я выбрал!
Целую семидицу отряд отдыхал на краю Зул-кадаша. Огромные стада круторогих животных, похожих на обычных туров, только голокожих, давали путникам мясо, неподалеку протекала речушка, словом, после ужасов пути вдоль Проснувшихся гор несколько дней спокойной жизни радовали людей, и многим казалось, что все главные беды их похода уже позади.
Излечился и встал на ноги Терл. Рана его еще давала о себе знать, но приступы горячечной трясучки прошли, и когда грем впервые поднялся, он тут же разыскал в куче походного скарба свой громадный каменный молот, выбрал из кучи заготовленных для костра дров полено потолще, углубил его одним концом в землю, а потом молниеносным ударом, с молодецким хаканием, вбил по самую верхушку, словно заточенный колышек. Фарн, самый здоровый и крепкий из отрядников, сколько потом не пытался, так и не смог выдрать полено из каменистой земли…
Зугур, которого, казалось, утомляла спокойная жизнь, предпринял, вдвоем с Чу, два дальних похода в земли зулов, надеясь обнаружить врага, но тщетно. На восход в полудне езды начинались пески, а на три дня пути на закат и на полдень равнина была пустынной, если не считать обширных звериных стад. Помимо копытных, встретили люди и хищников — пятнистых, похожих на высоких, прогонистых короткошерстных барсов животных. Зугур сказал, что вагасы их называют гирка, а ахеи — гепардами.
На восьмой дней отдыха Шык собрал отряд на совет — пора было решать, что делать дальше. Отрядники сели вкруг костра, волхв откупорил кувшин с арским медом, наполнил чашу и пустил вкруговую. Первым заговорил Гроум:
— Когда я и воины мои покидали наши горы, Мать Мудрых, А-кка, дала мне Моуна, Нюхающую Рыбу…
Колдун вынул из-за пазухи небольшой амулет, каменную рыбку, висевшую на черном шнурке:
— Моун всегда указывает носом на то место, где находится Лоно Земное. Я же предлагаю поскорее дойти до него и оборвать земные муки. А потом мы все пойдем к своим народам, и понесем им Слово о Великом Лихе, дабы вожди наши могли решить, что делать дальше — спасаться в горах, или принять волю богов. Я сказал!
Шык кивнул, обвел пристальным взглядом всех сидящих, и заговорил:
— То, что ты назвал Лоном Земным, я мыслю несколько по иному — скорее это какое-то место, где Карающий Огонь вырывается на поверхность. Но как ни назови горшок, а лишь бы воду в него можно было налить. Я согласен — сперва мы должны успокоить Карающий, и твой Моун, грем, нам в этом сильно поможет, как и твоя вода из Реки Забвения. А затем все же надо искать лиходея, того, что заварил всю эту кашу. Отряду придется разделиться — мы с Луней двинемся назад, в Ар-Зум, чтобы вместе с Ведом изучать собранные в Звездной Башне писмена разных народов — возможно, они помогут нам. Остальных же я не в праве неволить — каждый вернется домой и упердит своих. Я сказал.
После чародеев говорили отрядники, но слова их не многим отличались от слов Гроума и Шыка, один только дотошный Сур поинтересовался:
— А как же зулы? Слышал я, биться с ними трудно? Вряд ли пропустят нас нелюди и дадут свершить задуманное!
Шык достал жезл Бжвага, воздел его в поднятой руке, чтобы всем было видно:
— Вот эта вещь обережет нас и поможет нам! Она отведет зулам глаза, затмит слух и затуманит разум — они не увидят нас!
На том и закончилось толковище. Отрядники точили оружие, подгоняли ремни упряжи, увязывали тюки — Нюхающая Рыба указала на закат и полдень, в самую сердцевину Зул-кадаша, и вот ранним утром, едва на востоке забрезжил рассвет, отряд уже сидел в седлах — предстоял путь в неизвестность, и Луня, исподволь оглядывая отрядников, заметил у всех на лицах мрачную решимость решимость пройти выпавший путь до конца.
Глава Семнадцатая
Карающий Огонь
Четыре дня мчались кони по холмистой равнине, поросшей чудными, неизвестными на севере деревьями, окруженные табунами диких коней, стадами антилоп, диких коров, и мохнатых зубров. По ночам в темноте, тревожа дозоры, ухали и выли хищники, частенько встречались и следы их ночных пришеств — тучи отвратительных голошеих стервятников кружились над кучами обглоданных костей, и сухой ветер свистел в пустых глазницах белых черепов.
На пятый день дозорные, что всегда шли в полудне пути впереди отряда, принесли весть о зулах. В закатной стороне, среди красных скал и голых каменистых холмов, высилось что-то вроде крепости зулов — огромные утесы окаймляли там вершину горы, и над той горой поднимался дым, а вокруг во множесте лежали на теплых камнях сами зулы.
Моун, Нюхающая Рыба, последнее время прямо таки рвалась со шнура, указывая на приближение рокового места, и Шык приказал готовится к последнему броску, выслал вперед самых опытных дозорных, окурил дымом священного костра жезл Бжавга, а Гроум тем временм колдовал над каменной бутылью с Орайг, водой из Реки Забвения, что должна была, по его мысле, положить конец рождению Нового Мира, а по мысли Шыка — усмирить, усыпить Карающий Огонь…
Ночь в предверии деяния прошла на удивление спокойно — ни что живое не подходило близко к твердыне зулов, сами же они, уверенные в своей безопастности и могуществе, не несли никакой дальней стражи, и отрядников никто не тревожил. Утром Шык разбудил всех сам, и объявил, что пойдут они пешими — зулам ненавистны все теплокровные, и если дойдет до битвы, отряд лишь зазря потеряет коней, а так жезл Бжвага укроет людей от опасности.
Как не просился Луня, как не рвался, все же его оставили охаранять арпаков.
— На твою долю еще хватит! — похлопал его на прощание Зугур, а Чу, улыбнувшись, пообещал, если суждено вернуться живым, взять Луню с собой охотится на гепардов. Так и ушли, помахав на прощание руками, за холмы, и Луня остался один. На всякий случай он не стал треножить коней, а сделал длинный повод и закрепил один его конец за ствол старого, увешаного гнездами птиц, дерева. Вдруг погоня, так одним движением всех арпаков освободить можно, вскакивай в седло — и ходу!
Нельзя сказать, что Луню сильно обидело то, что его не взяли — все же он был самым молодым и неопытным в отряде, а таких на войне всегда берегли, и удел юношей в дружине на первых порах — кашеварить, ходить за лошадьми, обустраивать станы да собирать дрова — так исстари заведено.
Только одно сильно огорчало Луню — Шык даже не попрощался с ним, даже не взглянул в сторону ученика, все возился перед отходом со своим жезлом. Оно и понятно — в этом жезле вся надежда, и умом Луня и сам понимал это. Умом — понимал, а сердцем — обижался. И тревожился — и за побратимов, и за наставника-волхва, и даже за еще недавно так ненавистных гремов…
