– Броском з центра пола вин выбыл ррраннера з базы.
Открыв ключом дверь номера, я обнаружил Лёве, сидевшего на кровати, обняв одной рукой мой саквояж, как собаку. На стуле сидел предположительно штатный сотрудник Лёве, хотя на законника не похожий, скорей наоборот. Без пиджака, без галстука, он звучно занимался любовью со спелым персиком. Взрывной хлюп (не рык, как у Лёве): шшшшурп. На коленях у него лежал обильно истекавший соком бумажный пакет, под ногами в сандалиях валялись персиковые косточки. Он вполне любезно кивнул мне, моложавый, лысый, крупный мужчина с очень широко расставленными глазами, как квадрантные циферблаты окуляров судового компаса. Я наполовину улыбнулся в ответ, испытывая в каком-то второстепенном безумном чуланчике своего мозга смутную радость, что номер в мое отсутствие не пропадал совсем уж напрасно. Но сказал Лёве:
– Как и зачем?
Лёве был в белом смокинге, в черной шелковой рубашке с рюшевым воротом на слишком молодежный для него манер. Курил «панателу» и, судя по тону, как бы репетировал городские ритмы послеобеденной беседы.
– Не хотелось обременять администрацию или, если на то пошло, с ней встречаться, поэтому присутствующий здесь Чарли открыл дверь пилочкой для ногтей. Инструмент с аурой не только респектабельности, но и положительного достоинства. Им обычно пользуются ЦРУ, ФБР и прочие агентства национальной безопасности.
Чарли, простой поступок которого лишился таким образом благородства, сверкнул мне зубами в персиковом соке.
– Насчет «зачем», – продолжал Лёве, – затем, чтоб сказать: вы не едете на Каститу. То есть прямо сейчас не едете. Я имею в виду, можно было понять, что никакой спешки нет. Но сумка уложена, вы как бы с ног сбились, торопитесь. Ваше упоминание нынче днем про Каститу прозвучало глухим звонком. Я позвонил в Майами Пардалеосу. Пардалеос подтвердил то, что мне было изложено в виде простого… простого…
– Намека на что-то?
Лёве это проигнорировал, хотя Чарли под впечатлением прервал возню с персиками.
– Необходимо, – сказал Лёве, – сделать определенные вещи, произвести определенную корректировку, прежде чем вы сможете безопасно отправиться на Карибы. Поверьте мне. Скажем, два-три дня. Оставайтесь здесь. С вами останется Чарли: он не возражает против бесконечного бдения и охраны на службе ценному клиенту. Я условлюсь, чтобы счет прислали мне в офис. А теперь, для надежности, будьте добры вернуть деньги. Я ошибся, признаю добровольно. Еще несколько дней, и они вновь будут ваши.
– Слушайте, – сказал я, – добровольно признайте, что это в высшей степени не по-адвокатски.
И все это время, прости Господи, я сочинял шараду на Пардалеоса;[19] и уже вышло вот что:
– Слушайте, – парировал Лёве, – я поставил себя in loco parentis.[20] Присутствующий здесь Чарли с большим удовольствием встанет in loco fratris.[21]
– Я хочу знать больше, – сказал я.
– Боже, – устало сказал Лёве. – У меня был утомительный день, день был сам по себе утомительный, согласитесь. Историю долго рассказывать, кроме того, история довольно огорчительная. Будьте хорошим мальчиком, сделайте по-моему. Потом хватит времени на объяснения. Я опаздываю на званый обед. Отдайте деньги.
Я знал, адвокаты не чураются держать платных головорезов. Фактически, вполне по Диккенсу. Спаси человека от виселицы, и он ответит рабской преданностью на всю жизнь. Поставь преступные навыки или преступную жестокость на службу
– Деньги вон в той сумке. Я думал, там надежней. От хулиганов и прочего. Разрешите-ка…
И шагнул к кровати. К моему удивлению, Лёве не возразил. Чарли с улыбкой откинулся вместе со стулом, высоко нависшим передними ножками над персиковыми косточками, потом вытащил из пакета крупный мягкий шар, пятнистый от спелости. Лёве, докуривая «панателу», внезапно был пронзен горечью накопившейся в окурке смолы. Положил его в мою еще пепельницу, скорчив кисло-лимонную мину. Физиономия Чарли, с другой стороны, выражала дурацкий восторг перед сладким розарием (судя по косточкам, уговорил он почти десяток). Теперь я стоял рядом с ним. Он сунул в рот новый персик. Я толкнул персик, который размазался по всей морде. Слабого толчка оказалось достаточно, чтоб Чарли опрокинулся («плоды нежны, как раздавленный персик» – ДМХ;[22] как изысканно кстати приходит иногда на ум поэтическая строка) вместе со стулом. Грохнулся, издал звук вроде хр-р-р, яростно завертел ногами в воздухе, будто ехал на велосипеде, одновременно сгребая персиковую мякоть с лица в рот, как бы первым делом стараясь не запачкать ковер. Я схватил свой саквояж. Леве не протестовал ни громкими речами, ни попыткой его выхватить. Он просто хохотал. Я на миг признательно замер. А потом направился к двери. Леве довольно весело крикнул вслед:
– Мальчик, тебя вовремя предупредили. Боже мой, мы сделали все возможное. Теперь помни, что…
Я хлопнул дверью, еще на миг замер, на сей раз в некой тошнотворной слабости, приковавшись глазами к рисунку Тербера в рамке с изображением близорукого викария, увещающего моржа. Потом пустился вниз по лестнице, держа сумку, как метательное орудие: внизу могли быть другие головорезы Леве. А насчет позади… Но никто меня не преследовал.
Вестибюль был полон народу, который друг друга приветствовал, похлопывал по плечам, годами не виделся («Как там Марджи?» – «Отлично, отлично»), в своем роде воссоединялся, с наилучшими зубами, какие можно получить за доллары. Вежливо проталкивался молодой человек в «ливайсах», неся кому-то цветочное подношение. Я сказал у конторки администратора:
– Мой Лёве, мистер Адвокат, спустится. Меня зовут Фабер. Он оплатит мой счет.
Клерк как-то раздраженно кивнул, точно оплата счетов за номера отвлекала его от основных дел. По телефону между администраторской и Голубым баром быстро и радостно разговаривал мужчина на костылях. Потом прошла женщина в шляпке с цветочными подношениями, с зубами Элеоноры Рузвельт, с обращенными к кому-то словами: «Боже мой, боже мой», – и я не смог, да и не особо хотел разглядеть,
