рассказчик ли это про исторический суп (передо мной возник глупый непрошеный образ томатной алфавитной пасты, готовой сложиться в ГАСТИНГС,[23] ВАТЕРЛОО, растворяясь в горячей похлебке) или нет. В любом случае, какое он имеет отношение к чему-либо? В любом случае, надо очень быстро добраться до Кеннеди. Громкий невнятный голос в баре говорил кому-то:
– Ну и, как я ему говорил, у Олвина диск сместился. В Киссимми-парке. Знаешь, где это?
Спрошенный не знал, а я знал; я знал слишком много подобных вещей. На жаркой Западной Сорок четвертой улице нерешительно постоял среди ждущих такси. Не мог позволить себе такси, но должен был его себе позволить. Становилось поздно, а я не был уверен, часто ли вертолеты отправляются с той самой крыши, где бы это пи было. Нужных вещей я не знал никогда. Спиной ко всем нам стоял швейцар, наклонившись к водителю автомобиля, отполированного, как ботинок, длинного, как катафалк, только гораздо ниже. Потом швейцар повернулся мягким пятнистым лицом и крикнул куда-то далеко за меня:
– Лимузин до Кеннеди. Карибские авиалинии, «Удара Индонезия» и «Лофтсакс».
Странные компаньоны для моего рейса, но я обрадовался. Благослови Бог услужливый синдикат. Водитель даже вышел, смуглый мрачный карлик с широкими плечами, и кинул мой саквояж, легкий для него, точно косточка персика, в багажник. Внутри была темнота, и всего два других пассажира. Возможно, в других отелях наберут еще. Это были два молодых человека в рубашках с открытым воротом, одетые вовсе не для полета, индифферентные ко мне и друг к другу. Шофер втиснул могучие плечи, и автомобиль влился в поток машин.
Не прошло и пяти минут, как я забеспокоился. Каждый свое дело знает, но эта дорога совсем не казалась разумным путем к аэропорту Кеннеди. Во-первых, насколько я помнил, надо выехать из Манхэттена на большой пласт земли под названием Куинс, переправившись через Ист-Ривер, по-моему, по мосту Куинсборо или Уильямсберг или под рекой по туннелю Мидтауи. Наш шофер вел машину на север. Справа безусловно Центральный парк. А это безусловно Бродвей. Мне пришлось нервно заметить:
– Я далек от того, чтобы учить другого его делу…
Шофер меня проигнорировал, но два других пассажира стали теперь разговорчивыми. Один даже пересел со мной рядом и объявил, дыша как бы запахом пиццы с анчоусным соусом:
– Хорошо, правильно. Далек, далек, очень далек, это ты точно сказал.
Открытое, неубедительно святое лицо его изобразило улыбку. Я вновь ощутил подозрение, которое потом обернулось стыдом за свое замечание: шофер безусловно свое дело знал.
– Я знаю, – пробормотал я, – про мост Тирборо, но считал, что это на Ла-Гуардиа, думал…
Теперь на сиденье передо мной оказался другой молодой человек, обернулся, чтоб видеть меня, сложил руки на спинке. Если взять за радиус носовую перегородку, то ноздри его были градусов на пятнадцать выше нормального.
– Кстати, про мосты, гляди, у меня вон какой, да только сидит очень плохо.
Открыл для демонстрации рот, и четыре верхних передних зуба выскочили единым комическим клином. Засосал их обратно с притворным наслаждением. Водитель, не сводя глаз с Девяносто шестой, должно быть, улицы впереди, предупредил:
– Чтоб сиденья были чистые, в полном порядке, ребята.
– Да вот тут уже ладно, Джек, – сказал парень с ликом святого. – Прямо тут.
Лимузин притерся к тротуару. Я кисло спросил:
– Вы от Лёве, да?
Они любезно махнули, чтоб я выходил. Парень с мостом выхватил из багажника мой саквояж. Они любезно махнули, чтоб шофер ехал. Мы стояли на Бродвее у какого-то кинотеатра, крутившего фильм под названием «La Forma de la Espada».[24] Рядом в ярком пестром свете сновала масса средиземноморских типов. Парень с мостом любезно протянул мне саквояж. Я взял и, как ожидалось, всадил в живот его компаньону. Они обрадовались. Насилие инициировал я. Первым делом вырвали у меня саквояж, открыли и начали раздавать попавшие под руку вещи беднякам даго.[25] Пачку сииджантинок разделили между собой. Я совсем взбесился, как ожидалось, и попробовал одолеть их обоих. Они посмеялись. Парень с ликом святого сказал:
– Из Манхэттена много дорог. Вот таких, например.
И они принялись за меня среди индифферентных прохожих, многие из которых говорили по-испански. Раз в Трогс-Нек, другой в проезд Роберта Мозеса, хорошенечко в Таппан-Зи, два на счастье в Гоуталс, заключительный цветик в Хелл-Гейт. Все это было прелюдией к изъятию денег. Мост держал меня в болезненном захвате, а Святой Лик, словно желая загнать мои яйца в бильярдную лузу, сунул сзади руки и вытащил почти все пятьсот долларов. Смачно поцеловал пачечку, точно какую-нибудь драгоценную реликвию, потом Мост, шутя, замахал моим саквояжем на латинян, которые разбежались, даже не усмехнувшись в ответ.
Особенной боли они мне не причинили. Поупражнялись на механическом манекене, выполнили перед ограблением обязательный ритуал, и почти ничего больше. Что мне теперь, черт возьми, делать? Я пересчитал оставшуюся в кармане мелочь. Три дайма, четыре-пять никелей, два четвертака, несколько пенни и (хотя их, как священный медальон, окружала аура неразменности) памятные полдоллара с изображением Кеннеди. Прямо рядом с «La Forma de la Espada» был бар. Я зашел и направился к длинной грязной стойке. Мужчина заказывал пиво в глиняной кружке.
– Чего, приятель? – сказал бармен.
– Пива в глиняной кружке, – сказал я.
Крупная блондинка в тесном летнем платье безумной расцветки с крупными пятнами пота под мышками стояла у стойки с пустым стаканом, где, кажется, был когда-то коктейль «Александра». Дерзко на меня взглянула и говорит:
– Накостыляли немножечко, или что?
– Точно. Ограбили и помяли.
– Крутые ребята, – без особого сочувствия заметила она. Я подвинулся к ней поближе вместе со своей глиняной кружкой. Надо было как-нибудь раздобыть денег.
