Дафне.», он повесил трубку.
— В чем дело, Бидж? — спросил Галли.
— Я звонил доктору, мистер Галахад. По поводу мистера Уинкворта.
— Заболел? Надеюсь, тяжело?
— Императрица укусила его за палец.
— Что?!
— Укусила, сэр. Обстоятельства мне неизвестны.
— Могу просветить. Он спал и видел, как бы выпустить ее на волю, но не знал, несчастный, что с похмелья она агрессивна и драчлива. Вчера напилась.
— Неужели, сэр? Я об этом не слышал.
— Насосалась, как зюзя, теперь — расплачивается. Легко себе представить ход событий. Хаксли крадется к ней, по-видимому — нежно свистя. Она моргает спросонья. Он свистит. Она идет к дверце, тихо ругаясь. Он хочет отодвинуть задвижку, она — хапц! Что ж, я ее не виню.
— И я не виню, сэр.
— Терпимость — наш девиз? «Сам нарвался», хотите вы сказать, «получил свое»? Так я и думал. На мой взгляд, это очень хорошо. Прекрасный урок, быть может — поворотный момент его жизни, а уж если кому нужно повернуть жизнь, то именно юному Хаксли. Словом, мы с вами вправе незлобиво порадоваться. Но, увы, — дела зовут! Вы, часом, не знаете, отыскали констебли мистера Уиппла?
— Не знаю, сэр. Они еще не вернулись.
— Вернутся, передайте привет. Очаровательные существа. С этими словами Галли продолжал свой путь, а дойдя до цели, остановился на пороге, подавляя восклицание «Ой!».
Зрелище, представившееся его моноклю, было просто рассчитано на то, чтобы вызвать страх и трепет. Что-то явно нарушило мирное течение жизни, которую вел девятый граф. Листая свой «Тезаурус» в поисках слов, Роджет[118] выбрал бы для его описания «потрясенный», «пораженный», а может, и «смятенный». Галли с его чувствительностью очень огорчился, но по оптимизму решил, что это полезно для надпочечников.
— Ну, знаешь, Кларенс! — воскликнул он. — Какая тебя муха укусила?
Потрясенный, пораженный, но сердобольный граф решил рассеять недоразумение.
— Нет, Галахад, не меня. Сына этой Дафны, как там его зовут. И не муха. Императрица.
— Да, Бидж мне говорил. Почему ты так расстроился? Скорей ты должен радоваться, кара за грех.
— Я радуюсь. Да, да, да.
— Почему же у тебя такой вид?
Братская забота немного успокоила несчастного пэра; она вообще творит чудеса.
— Галахад, — сказал он, — я ужасно испугался.
— Может быть, не ты, а Хаксли?
— Нет, я. Ты бывал в маленькой комнате с бешеной женщиной?
— Сотни раз. Одна ткнула меня в ногу шпилькой. Тебя не ткнули?
— Э? А? Нет, нет.
— Ну, тогда еще ничего. А кто сбесился? Гермиона — занята, я точно знаю. Видимо, божественная Дафна. Правильно?
— Да, да, да. Ты не поверишь, она
— Безобразие! Ты не напомнил, что у бедняжки похмелье?
— Не мог, растерялся. Сперва я смотрел. Потом был очень груб.
— Прекрасно. Что же ты сказал?
— Кажется, «Не говорите глупостей.».
— Блестяще. А еще?
— Она разоралась, и я стал еще грубее. Она сказала: «Ноги моей здесь не будет.».
— Чего? Ноги? Превосходно!
— Мне кажется, она очень обиделась, что я позвонил врачу и спросил, не заразится ли Императрица.
— Разумно. Предусмотрительно.
— Просто взорвалась. Мы оба очень сердились. Надо мне было сдержаться. Я ее все-таки обидел.
— Надо? Совсем не надо! Это — сбывшаяся мечта. Господи, Кларенс, ты же висел на волоске. Когда она стала тебе вкручивать, что любит свиней, путь к алтарю был открыт. Ты просто молодец. Если бы бедный Пробка выказал такую храбрость и мудрость, сейчас он не растил бы сына с аденоидами и двух дочерей с заклепкой на зубах. Дамы нет. Тень скользнула — и ушла. Ты в безопасности.
— Ой, Господи! Я и не подумал.
— Хочешь пройтись по замку в танце семи покрывал — прошу, очень уместно. Но ты еще чем-то озабочен. Чем же?
— Я думал о Гермионе.
— А что с ней?
— Она рассердится.
— Что ж, прояви ту же твердость, что с мамашей Уинк-ворт. В конце концов, кто такая Гермиона? То самое создание, которое бонна неоднократно била щеткой на твоих глазах. Перейдет границу — напомни. Да фиг с ней, если ты разрешишь мне это выражение. Плевал я на нее.
Кроткий взор лорда Эмсворта мягко засветился.
— Что бы я без тебя делал, Галахад!
— Стараюсь, стараюсь…
Лорд Эмсворт замолчал и задумался, но брат его был не прав, полагая, что он репетирует встречу с сестрой — прикидывает, скажем, как цедить уголком рта. Наконец, граф очнулся и произнес:
— Не понимаю, Галахад, как он подобрался к дверце. Моника Симмонс заверяла меня, что этого не допустит. Если я правильно припоминаю, она собиралась вывозить его мордой в грязи.
Галли понял, что пора открыться.
— Боюсь, Кларенс, — начал он, — что у меня плохие новости. Мисс Симмонс уже не с нами. Она уехала в Лондон, чтобы выйти замуж за твоего племянника.
— Что?!
— Да, ты теряешь свинарку, но обретаешь племянницу. Сегодня мисс Симмонс — завтра маркиза Олсоп.
Глаза лорда Эмсворта, обычно кроткие, метнули огонь сквозь пенсне.
— Она не имела права!
— Видишь ли, любовь побеждает все, во всяком случае — так пишут.
— Кто будет ухаживать за Императрицей?!
— Как это кто? Огастес Уиппл. Он с удовольствием ей послужит, пока ты кого-нибудь не найдешь.
Лорд Эмсворт воскликнул: «Ой, Господи!».
— Ты думаешь, Галахад, он согласится?
— Конечно. Нет пределов тому, на что он готов для друга, а я замечаю, что вы с ним подружились. Правда, он съездит в Лондон, но потом — положись на него.
— Прекрасно, прекрасно, да. Почему ему надо в Лондон?
— Это большой секрет.
— Что?
— Это. Я знаю, ты не станешь болтать. У него огромный долг, хуже того — долг чести. Зашел в «Атенеум», сел за карты, покер, ставки высокие. В общем, сам понимаешь. Не один епископ уходил оттуда без сутаны. Уиппл проигрался до нижнего белья. Дал расписки. Если не даст денег — выгонят с позором.
