— А мы на танцы в ДК пошли. — беспечно ответил Бубен: — Я там с такой телкой познакомился…
— Ты вчера все орал на Наташку: «Чего ты на меня ТАК смотришь?!» перебил Вовку Бабай: — Так я тебе сказать все хотел: она на всех так смотрит. У нее же зрение — минус семь, что ли, а очки она носить стесняется.
«Вот так вот. Конец иллюзий. Лучше б я умер во сне…», — подумал я, но тут спазмы в желудке напомнили мне, что я еще жив, и свесившись с кровати, я начал громкими криками пугать зеленый пластмассовый тазик…
— Ну, как история?
— Да ну, фигня какая-то…
— У тебя все фигня! Сам-то что расскажешь, а?
— Ладно, ладно, не наезжай на него. История в натуре говно. Может…
— Пацаны, давайте-ка нальем, а потом я вам расскажу, про холеру.
— Будем здоровы! За удачу! За нас с вами и за хрен с ними! Э, а у меня не нОлито!!
— …
— Ну, а теперь давай про холеру.
История четвертая
Холера
Случилось это, когда я уже второй год служил. По моему, даже стодневка уже началась… Сейчас посчитаем: так, если приказ в сентябре, то… Август, июль, июнь… Ну да, стодневка вроде как шла уже, мы, то есть деды, бритыми ходили, обычай такой.
Часть наша была небольшой, сорок с лишком человек. Правда, все чин чинарем, и казарма отдельная, и штаб свой, и столовая с баней.
Служили у нас в основном водители, соответственно, и автопарк имелся, и машины в нем, двадцать колымаг, давным-давно предназначенные к списанию.
Часть стояла в небольшом сибирском поселке, лесозаготовители в нем жили, вокруг тайга, на сотни верст тайга глухая, ни городов, ни деревень поблизости. Горы, правда, в отдалении имелись, назывались — Становой хребет.
Зимой, весной и осенью стояла в нашей части круглосуточная тоска. Делать нечего, развлечений никаких, телевизор «Горизон» только да работа, ибо, как говорил один из наших отцов-командиров майор Пендицкий: «Солдат без работы — это преступление».
Летом же все менялось. Лето в Сибире — как в Сочах. Жара стоит неимоверная, и днем, и ночью. Все ходят загорелые, как негры, при каждом удобном случае сваливают в тайгу, по грибы, по ягоды, благо, этого добра окрест собирай — не соберешь.
Кормежка же в нашей забытой всеми богами и даже Генштабом части была из рук вон. Нет, голодать — не голодали, само собой, но провиант шел в основе своей консервированный, концентрированный, полуфабрикатный, эрзац-провиант, словом.
От жары консервы портились, вспучивались, происходил бомбаж, говоря научным языком, что на состоянии солдатского организма сказывалось, само собой, отрицательно.
Все это, а плюс к тому немытые ягоды и недоваренные грибы приводили к жутким и изнуряющим энтеритам, поносам, по-русски. От поносов страдали все, и солдаты, и офицеры с прапорщиками. А туалет типа сортир на улице, мухи, жара… Короче, предэпидемическая обстановка.
Должность санинструктора, на которого и падали все тяготы заботы об служивых организмах, в нашей части занимал человек примечательный и непростой. Звался он младшим сержантом Семеновым, имел белобрысую и несколько одутловатую внешность и происходил из Псковской губернии, простите, области.
Пскобские мужики, они же скобари, как известно, народ особый. Происхождением своим скобари гордятся страшно, до сих пор помнят, как всем миром рогатоголовых псов-рыцарей бивали и в Чудском озере их топили. Поговорок по этому случаю про себя навыдумывали, типа: «Скобарь с колом страшнее танка», «Мы — пскобские, мы — прорвемся», и всякое такое.
Не знаю как остальные уроженцы Пскова и его окрестностей, а младший сержант Семенов, в просторечии — Сема, хоть с колом, хоть на танке, хоть с водородной бомбой, напугать мог только самого себя, да и то, если бы увидел ночью в зеркале. Мирный он был парень, короче говоря.
Круглые Семины голубенькие глазки в опушке белесых ресничек жили на припухлом румяном лице только для того, чтобы закрываться при любом удобном случае, и тогда все, случившиеся рядом, могли насладиться неподражаемым, фирменным, пскобским храпом младшего сержанта.
Раз в два дня Сема шел в штаб, отпирал там носимым на шее большим ключом медпункт и вел прием, пользуя своих сослуживцев всякими таблетками и мазями, врачуя чирии и язвы, которые густо покрывали солдатские авитаминозные тела. В остальное время он был обычным воином Советской Армии, командовал отделением, ходил в наряды, словом, просто служил, не хуже и не лучше других.
Правда, иногда в Сему вселялся какой-то хитрый, наверное, тоже пскобской, бесенок. Попробую пояснить: все люди врут. Те, которые не врут, сидят в психиатрических лечебницах закрытого типа, ибо не врать противоестественно для человеческой природы, и от правдивости надо лечиться.
Но врут люди, как правило, с какой-либо выгодой. Или впрямую — обманул ближнего и обогатился, или косвенно — для авторитета, во спасение, чтобы выгородить себя или еще кого.
Так вот, когда в Сему вселялся бес, он тоже врал, но врал не просто безо всякой выгоды, но зачастую и в ущерб себе. Я, грит, восемьдесят раз подтягивался, когда в армию уходил, а тут окреп и сто раз подтянусь. И тянет пухлую ладошку, мол спорим на ящик сгущенки? Ну, визави младшего сержанта, сдерживая улыбку, солидно соглашается: спорим. Он-то, с Семой полтора года на соседних койках проспав, знает лучше лучшего, что тот даже отжаться больше двадцати раз не сможет, какие уж тут подтягивания. И бегает потом Сема, сгущенку ищет…
Или вот был случай — рассказал Сема про то, что на гражданке водил он машину с завязанными глазами, потому что он экстрасенс, и видеть, что на дороге твориться, ему ни к чему. И опять — спорим?
Ага, поспорили, а потом молодые бойцы, гуси по нашему, всю ночь кабину командирского «Уазика» рихтовали да красили…
Но вернемся к поносу. Как я уже говорил, от него, заразы, страдали по причине плохой кормежки практически все, кто-то больше, кто-то меньше. Офицерство и прапорство не так сильно — все же люди дома питаются на половину, и потом самогонкой дезинфицируются регулярно. Кроме самогонки, к слову сказать, в нашем поселке иного спиртного не водилось, не завозили, сухой закон.
У солдат свой дезинфектор, но плохенький, бражкой зовется. От него, на мой взгляд, кишки еще сильнее пучит, а посему дристали мы все по черному, до изнеможения дристали.
И был у нас один солдат, Валька Зимин, которого понос замучил ужасно, до последней крайности. Ходил весь бледный, пошатывался, температура упала до комнатной, под глазами круги и тени. Не солдат, а Гамлетов папа, в том виде, в котором он сыночку явился.
Кто печется о здоровье и телесной крепости воина Советской Армии? Командир? Шиш, он о боевой выучке печется. Замполит? Тоже мимо, этот о душе заботится, о духе, вернее, о душе — это уже священнослужители, которых, к слову, тогда к армии на минометный выстрел не подпускали…
А о здоровье солдата заботится в армии старшина. Это он следит, чтобы боец был обут, одет по сезону, но согласно устава, накормлен вовремя и тем, чем положено. Он же жалобы принимает на состояние здоровья и отдает распоряжение отправить болезного защитника Отечества в соответствующее медучреждение. Кстати говоря, хороший старшина — залог хорошей службы.
Старшина нашей части старший прапорщик Филипенко был хорошим старшиной, извините за тавтологию. Крупный мужчина немаленького роста, хохол, любящий поесть, попить, а также немудреный
