Восемьдесят шестой год это был, февраль, кажется. Я десятый класс заканчивал, впереди уже брезжила долгожданная свобода от порядком доставшего за десять лет «всеобщего среднего», виделись радужные перспективы поступления в вуз, непременно столичный, да еще и не абы какой, а тот, который даст возможность получить ту специальность, к которой душа лежит. Мечты, мечты, так сладок ваш дурман…
Ну, а пока до сладостного мига линяния из родительского гнезда оставалось еще чуть ли не полгода, а моченьки уже никакой нету — хотелось оттянуться на полную катушку, заело все, и школа, и родители, чаще, впрочем, именуемые родаками, предками, или родичами. Потом я с немалым удивлением узнал, что эти казавшиеся нам, сопливым остолопам, презрительные клички, на самом деле являлись очень уважаемыми и почитаемыми словами у наших пращуров.
Естественно, у молодежи от четырнадцати до восемнадцати в те годы загнивающего социализма самым острым вопросом было — как убить свободное время, получив от этого убивания наибольший кайф?
В нашем маленьком городке и летом-то самой крутой развлекухой были танцы — унылое колыхание телесами внутри железной клетки, поверху обмазанной солидолом — чтобы юные любители культурно провести время не проникали внутрь без билетов. Танцы сочетали в себе все — и общение с противоположным полом, и выпивку в кустах, и мордобой, когда разные «дворы» выясняли свой вес и значимость в городской иерархии. Тоска, одним словом.
Это, заметьте, летом. А зимой и того не было. Городишко, расположенный на приволжских холмах, заваливало снегом по самые крыши желтых двухэтажных домов, которые и составляли основную массу жилого фонда. Такие, в общем-то симпатичные домики. Возводились они на закате сталинского периода истории отечественной архитектуры, и имели всяческие нехорошие излишества типа эркеров, лепнины, высоких потолков и всякой другой сколь милой взору, столь и непрактичной фигни.
Танцев зимой, понятно, не было, вернее, их жалкое подобие проводилось в местном Доме Культуры и Техники (до сих пор не могу понять, почему в названии этого по сути большого сельского клуба оказалось слово «техника»?). Но если летние танцы во многом пользовались популярностью из-за окружавших танцплощадку диких лесов, именуемых властями города лесопарком, то танцы «дэкашные» посещались в основном всякими ботаниками и ботаничками, ибо и в фойе, и в зале там всегда шаталось море ментов, мгновенно и беспощадно пресекавших любые проявления свободы духа или тела, без которых, как известно, молодежи жить очень тяжко.
Поэтому зимой основная жизнь кипела по квартирам и подвалам. Естественно, подвальный вариант был самым лучшим — ни тебе дорогой мебели, которую можно поцарапать, ни вероятности того, что предки нагрянут. Но подвалов в городе было мало, и далеко не во всех домах жильцы беспечно позволяли пацанам и девчонкам просачиваться туда. А кроме того, доблестная милиция регулярно совершала рейд-проверки, облавы по-русски, и всех выловленных в бетонных катакомбах автоматом ставила на учет в ИДН. Вы что, не помните, что такое ИДН? Инспекция по делам несовершеннолетних! Да вы что, с луны свалились… А, просто забыли. Понял, понял, молчу.
Словом, тусование в подвале хотя и имело явные преимущества, но и минусы подвального зависания тоже тяготили изрядно. Оставались квартиры. Но и тут молодежь страдала от безкомфортности. Главные беды России — отнюдь не пресловутые дураки и дороги, а вполне реальные бездомье и безденежье. Редко у кого из моих сверстников была «своя» комната, еще меньше было тех, у кого родители по крайней мере нейтрально относились к тому, что их родное чадо посещали какие-то туповатого вида личности, коих чадо именовало друзьями.
Значит, приходилось ждать одного — праздников. На праздники удача изредка улыбалась нам — чьи-нибудь предки отправлялись в гости, и уж совсем радостным событием было, если эти гости случались «с ночевой». Это значило, что у нас есть не только место, но и время, то есть не надо пить с оглядкой и курить с отдышкой. Балдей, братан, хоть до утра!
Тут, правда, вставала другая проблема — как отпроситься из дома на ночь, но когда есть стимул, подобные преграды преодолеваются на голом энтузиазме.
В тот ветреный февральский четверг я и мой тогдашний лучший друг Вовка Бубен слиняли с последнего урока, обще — и всеми — «любимой» химии, слиняли просто так, от тоски и безысходности бытия. Но внизу, у дверей раздевалке нас поймал падла-директор, которому делать было нечего, вот он и таился в засаде у школьных дверей, обнюхивая входящих учащихся и выцепляя курильщиков.
Выцепленные директором перед нами двое семиклассников послушно выдали свои дневники для внесения в них соответствующих лозунгов красной ручкой, и вернулись к учебному процессу, ну, а мы-то выпускник же, не хрен собачий! Ясное дело, пошли на принцип, ясное дело, поругались, и уж совсем ясное дело — в класс не вернулись, а директор пообещал вызвать родителей.
Короче, вышли мы из школы в препоганейшем настроении и уныло помахивая сумками, двинулись в сторону дома, благо жили по соседству.
Вовка, прозванный Бубном за свое плоское и широкое лицо, на котором какой-то отдельной жизнью жили узкие зеленые глаза, делающие его похожим на карикатуру из чукотского журнала, был, по нашему мнению страшным бабником. В городе он знал всех девчонок, причем не просто в лицо и по именам, а прекрасно ориентировался в хитросплетениях отношений, четко зная, кто с кем «ходит», кто кого послал, кто сейчас свободен, а к кому лучше даже и не подходить. Словом, если вам нужно было скоротать вечерок в женском обществе, Бубен тут же мог предоставить с десяток кандидатш, причем отдельно — погулять, отдельно — для кино, отдельно — для танцев, ну и для этого самого тоже отдельно…
Мы, уныло перебрасываясь глупыми фразочками типа «Почему крокодилы не летают?», прошагали уже половину пути от щколы до нашего квартала, когда нас нагнал запыхавшийся Леха Бабаев, имевший, не смотря на фамилию и родовые корни в Дагестане, блондинистый хаер и голубые глаза. Бабай, как звали мы Леху промеж себя, тоже был нашим корефаном и учился в параллельном классе. Переводя дух, он пожал нам руки, и отдуваясь, выдал:
— У меня предки сегодня отваливают к бабушке, на юбилей! С ночевой, и Таньку с собой берут. Так что давайте, вечером все у меня. Бубен, слышь, подумай, кого звать.
Вовка, веселея лицом, почесал свои кудрявые волосы, ухмыльнулся широко и радостно:
— Светке позвоню, из медучилища, Ольгу можно позвать, и Вику рыжую. Пойдет?
Леха задумался, потом махнул рукой:
— Пойдет! Только рыжую не надо. Лучше Наташку из тринадцатой школы. Сможешь?
Бубен презрительно скривил губы, но потом милостиво согласился:
— На кой она тебе? Ну да ладно, забили. К семи подойдем, готовься!
Мы быстренько скинулись, у кого сколько было, и набрали приличную сумму, обещавшую обильные возлияния. День перестал быть серым и буквально расцветился всеми красками радуги, хотя свинцовое небо по прежнему лежало на наших бровях, да и закопченный снежок тоже сохранял свой грязноватый колер, а уж рылы встречных прохожих вообще походили на персонажей Босха. Как там в песне: «Обернись, незнакомый прохожий… Ты ногою получишь по роже!» Фольклор, мать его.
Дома я наскоро поел, позвонил матери на работу, провел предварительное прощупывание почвы — «отпустят-не отпустят», вечерок сулил много волнующих моментов и жаль было его терять. Ночевать не отпустили, но «до двенадцати» мы договорились, а это значило — предки завалятся спать, и можно будет даже изрядно бухим прошмыгнуть к себе в комнату незамечено и безнаказанно. Радостно напевая: «У павильона „Пива-воды“ лежал советский человек. Он вышел родом из народа, но вышел и упал на снег…», я с легким сердцем оправился к Бубну — нам еще предстояло затариться спиртным.
В те времена, когда бронепоезд Перестройки только набирал ход на своем запасном пути, и никто еще не знал, что путь этот окажется уж очень коротким, потому что некие партизаны со ставропольщины и свердловщины уже заложили под рельсы целую кучу мин-сюрпризов, так вот, в самом начале всего процесса глумления над народом глумились еще не так явно и нагло, как в девяностых, а потихонечку, но с садистским удовольствием. Кто не понял — я про майское постановление восемьдесят пятого, про борьбу с «зеленым змием».
Мало того, что спиртное можно было купить теперь только после двух часов дня, и только после двадцати одного года возраста. Оно, зараза, еще и подорожало, и что самое унылое — усохло в
