Евсюков, чтобы не смущать ее разглядыванием, наклонился на своей табуретке и уперся локтями в колени, опустив голову.
– Я пришла поговорить о смерти, – сказала Северина.
– О смерти? – удивился батюшка. – В твоем возрасте нужно говорить о любви.
– Нет, о любви не будем, мне о ней уже много всякого рассказали. Я пришла сказать, что не хочу жить. Не интересно мне. Совсем.
Северина замолчала, не поднимая глаз. Евсюков задумался.
– Совсем не интересно жить? И что ты собираешься делать?
– Хочу покончить со всем этим, – девочка неопределенно махнула рукой. – То есть, конечно, не с вашим... пространством, а с тем, с моим...
– Пространство? Ты так называешь церковь?
– Церковь и все вокруг, что вы себе устроили. Я вижу, вы не понимаете. Ладно, сейчас... – Она подняла глаза и посмотрела в окно, подбирая слова.
Молчание затянулось.
– Сколько тебе лет, Северина? – нарушил его батюшка.
– Мне шестнадцать исполнилось, я получила паспорт. И аттестат в интернате о неполном среднем образовании.
– Подожди, какой интернат? – удивился Евсюков. – Ты сама говорила, что живешь со старушками в Полутьме. К тебе еще этот... инспектор приезжал проверять условия проживания.
– Да. Он приставал ко мне с раздеваниями. Давайте будем считать, что у нас сейчас исповедь. Вот именно, – кивнула Северина, найдя нужное слово. – Исповедь. Я плохо поступила – сделала инспектора импотентом, чтобы он меня не тронул.
Опешивший Евсюков встал и отошел к окну, повернувшись к девочке спиной.
– Еще я избавила от зародыша девушку Шуру, племянницу Любавы. Любава мой опекун, это она сдала меня в интернат, когда мама умерла. Ребеночек у Шуры был еще совсем крохотный, вот такусенький... – заметив, что батюшка на нее не смотрит, она добавила: – Не больше четырех недель. Я знаю, что Шура потом уехала со своим иностранцем жить во Францию, у нее теперь двое детей, но это мой поступок не оправдывает, хоть и получилось все нечаянно.
– Ты хочешь сказать, что жила после смерти матери в интернате? – повернулся Евсюков.
– Да. Подождите, это еще не все. Когда у Любавы зимой мать умерла, она попросила помочь ей в разделке трупа на части. Я помогла. Потому что Елка была язычница или поклонялась друидам, точнее не скажу, и потребовала от дочери...
– Ну хватит, Северина!.. – взмолился Евсюков.
– И то правда, – улыбнулась девочка. – Хватит. Не было этого ничего. Я все придумала. У вас так бывает?
– Как?
– Вы придумываете другой мир взамен обидевшего вас, и он становится реальным. Вот эта церковь, к примеру. Вы ведь ее придумали. Чтобы жить тут впроголодь, строить, уважать себя. Я придумала другую жизнь для жителей Полутьмы. Как будто они оставили меня жить в деревне. Любили, охраняли. Я их лечила.
– И зачем все это? – усмехнулся растерянный Евсюков.
– Вы когда-нибудь жили сиротой в интернате? Понятно, не жили. Я все придумала для замены, чтобы легче было выжить.
– А если я, к примеру, захочу на днях приехать в Полутьму? Я увижу твой выдуманный мир?
– Вы прям как маленький, – серьезно заметила Северина. – Еще спросите, как в мой сон пробраться и вместе его посмотреть. А в Полутьму приезжайте, почему не приехать. Кукушка еще ходит, Армия печет хлеб... – Северина мечтательно улыбнулась, потом неуверенно добавила: – Наверное...
– А что там будет, когда ты уедешь насовсем? – спросил батюшка.
– Тьма там будет, вот что. Зимой туда лучше не соваться.
– Понятно, тьма... Подожди, я бывал у вас несколько раз, приезжал к Крафту. Я помню этих старух... – Евсюков запнулся, потому что за секунду как раз вспомнил, что никого, кроме Крафта, не видел. – Ладно, я точно помню, как ты приходила сюда не одна, а с вооруженной женщиной! Зимой.
– Приходила, – кивнула Северина. – Это была Армия, завхоз и по совместительству охранник из интерната. Она ничего, добрая, хоть и контуженная в Афгане. А в церковь со мной пошла, потому что я несколько раз сбегала. Сюда, в Полутьму сбегала. Армию обязали сопровождать меня и доставлять потом обратно.
Евсюков решительно подвинул табуретку поближе к девочке, сел и посмотрел в ее глаза.
– Давай по делу, ладно? Сколько тебе было, когда мама умерла?
– Восемь.
– Восемь... И ты говоришь, что потом восемь лет прожила в интернате?
– Летом Любава привозила меня в Полутьму, и иногда в городе брала к себе, – уточнила Северина.
– Допустим. Ты жила в интернате, тебе было плохо, и ты придумала для себя другую жизнь в деревне, и тем спасалась от реальности. Я правильно понял?
– Неправильно, – покачала головой Северина. – Я не спасалась от реальности. Я придумала новую и поселилась в ней. Понимаете? Как только я ее придумала, она образовалась! В этом вся проблема.
– Хорошо, хорошо!.. Не будем отклоняться в сторону непонятного, я не писихиатр, просто озвучим, чего ты теперь хочешь.
– Да ведь я уже сказала! – рассердилась Северина и покраснела. – Ничего больше не хочу! Не интересно мне жить! Я ждала, когда стану взрослой, чтобы узнать что-то новое, счастливое... А теперь, что?
– Что?.. – растерялся батюшка.
– Ничего больше не будет. Я сама себе все делаю, понимаете? Как только мне что-то не понравится, я придумаю все, что захочу. Разве это – жизнь?..
– Это, конечно, не совсем жизнь... Но почему ты считаешь, что я тоже нахожусь в мире, – Евсюков обвел рукой вокруг себя, – который не настоящий, а...
– Он настоящий! – устало перебила его Северина. – Для вас и тех, кого вы в него заселили.
– Те – это кто?
– Варианты. Не знаю, как объяснить... Мне кажется, что люди живут сразу в нескольких временах и местах, потому что они всегда – чья-то выдумка.
– По логике, тогда и ты чья-то выдумка.
– Нет, я из полутьмы, я с детства выдумываю все, что мне нужно. А вы приехали зачем-то жить в полутьму. И ваша жизнь переменилась, правильно? И теперь вам хорошо. Тут, в глуши, после яркой Москвы. Может, вы тоже?..
– Нет! – покачал головой Евсюков. – Давай покончим с философией и мистикой. Просто скажи, чем я могу тебе помочь. Кстати, можно посмотреть твой паспорт?
Поколебавшись, Северина достала из рюкзака паспорт и протянула батюшке.
– Северина Оленьевна... – пробормотал Евсюков. – Как звали твоего отца?
– Не знаю, как его звали, – отбирает Северина паспорт. – Он был оленем. Я думаю, мама его... придумала. А что? Дева Мария тоже себе голубка придумала, только моя мама была не такой безгрешной.
– Ага!.. Оленем, значит... – кивнул батюшка, завис взглядом поверх головы Северины, потом встрепенулся: – На чем мы остановились?..
– На вашей помощи. Помогите найти моих крестных. Бугаев сказал, что должны быть записи в церковной книге за 1982 год.
– То есть ты не можешь найти кого-то из выдуманных тобой персонажей? – с хитринкой заметил батюшка.
– Они не мои, – серьезно ответила Северина. – Эти люди зачем-то окрестили меня, а крестика не оставили.
– А крестик тебе нужен, чтобы?.. – батюшка повертел перед девочкой указательным пальцем.
