Профессия: жена философа. Стихи. Письма к Е. К. Герцык

своей пошлости финал жизни поэта и художника!

Воскресенье, 17 февраля

К 5 ч. у нас: проф<ессор> философии Ганеман (изгнанный из Германии), г-н Бук (немец, живший в России, переводчик), проф<ессор> филос<офии> Аргентинского универ<ситета> Гереро, К. В. Мочульский, монахиня Мария (Скобцова), Г. П. Федотов с женой, г-жа Гавронская (адвокат). Разговоры на всех языках, вплоть до испанского, и на все темы: философия, литерат<ура>, политика.

Понедельник, 18 февраля

Наконец появляется Леня с радио, кот<орое> он починял. И дом, такой затихший, наполняется музыкой... Бедная [наша] мама так радуется музыке. Ведь она ведет образ жизни затворницы. В ее 85 лет она уже никуда не выходит, ничего не видит, кроме своей комнаты и столовой (по лестнице в другие комнаты подниматься ей нельзя), да летом наш небольшой сад.

Леня поправился, но все еще без работы. Хотел уехать к родным в Болгарию, но мать оттуда пишет, что и там гонение на иностранцев.

Вторник, 19 февраля

Самый трудный день в неделе — рынок, прачка, уборки... Усталость от беготни по лестнице взад и вперед... К завтраку приезжает Эли Беленсон, печальная, бледная. Ее вызывают в Тур к умирающей Т. С. Ламперт^[203], ее подруге, тоже крестившейся еврейке. Ее два сына крестились (православные), а два

88//89

брата крестились (католики), и оба сейчас в семинарии готовятся быть священниками.

К вечеру я так устаю, что не могу быть на лекции Ни (Герцен, Огарев) ^[204].

Вернувшись с лекции, Ни приходит ко мне и рассказывает... Слушателей много больше, чем на «славянофилах». Конец лекции он импровизировал, т. к. материала на 2 ч. не хватило. Говорил о делении рус<ских> революционных поколений на 2 категории: жестких и мягких, 40 гг., 60 гг., 80, 90 и т. д. Очень оживлен, шутит... Я так люблю его детскую улыбку и смех. Большой и мудрый ребенок!

Среда, 20 февраля

Полдня провела с Р. Г. Осоргиной. Много говорили, многое вспоминали. И она, и я прожили очень сложную жизнь, богатую событиями и впечатлениями. Она окончила юридичес<кий> факульт<ет> в Риме, затем вместе с М. А. Осоргиным жила в Москве, испытала все невзгоды революции, спасая М. А. от голода в тюрьмах и ссылке, а теперь после высылки — жизнь в Париже, одиночество, безработица и в перспективе — отъезд в чуждую ей Палестину за невозможностью найти работу.

Я же свою жизнь могу разделить на 5 периодов: Харьков, где я родилась и жила до 25 л<ет> (с перерывами поездок за границу), Киев — куда меня выслали под надзор полиции до приговора по делу с <оциал-> д<емократической> типографии, Петербург, где мы жили с Ни 4 года, затем Москва — где жили вплоть до высылки за границу, т. е. до 1922 года (всю войну и революцию).

И я, и Р<ахиль> Г<ригорьевна> жалели о том, что не писали воспоминаний. Такое богатство материала и у нее, и у меня... И у меня явилось желание восстановить в памяти хотя <бы> все самое значительное в моей жизни. Попробую летом этим заняться, т. к. теперь не найду времени. Все дни уходят на необходимое, и время остается только для отдыха.

У Ни его переводчица кн. Ирина Павловна, работают над проверкой текста.

Четверг, 21 февраля

Обед у Ландсберг (немец<кий> философ, ученик Шеллера^[205], ныне эмигрант, т. к. по матери он еврей, хотя близкий ка-

89//90

толичеству). Его молодая, очень красивая жена окончила фил<ософский> факульт<ет> и пишет диссертацию о Сен-Симоне^[206] . После обеда мы вместе с ними поехали на собрание в «Esprit», где Ландсберг читал доклад на тему «Личность и смерть». К сожалению, зал для доклада был так мал, что никакие беседы были невозможны. Негде ни сесть, ни даже стоять. Духота, давка. Несколько слов сказали Маритэн и Ни. Тема значительная, но Ландсберг растворил ее в обильных и слишком общих рассуждениях, и она утратила [всю] свою остроту. Ни возразил ему, заметив, что в его докладе ни слова не было сказано о смысле смерти. А смысл этот двоякий: и положительный, и отрицательный. Положительный — иначе жизнь каждой личности длилась бы в плохой бесконечности, и отрицательный, внушающий ужас перед разрушением этой личности здесь, на земле.

Что говорил Маритэн — не поняла, т. к. говорит он очень неясно, неотчетливо.

Пятница, 22 февраля

Был Л. И. Шестов. С возмущением говорил о статье В. Ильина] и настаивал на необходимости ответить и обличить его в наглой клевете. «Этого нельзя так оставить. Сегодня льют помои на одного, завтра на другого. Это касается всех нас».

Я люблю Л<ьва> И<сааковича>. Он очень благородный и добрый. Знаем его уже много, много лет, еще в Киеве. Я и Ни с ним на «ты». Ни всегда горячо спорит с ним, но, несмотря на споры, они — друзья.

Суббота, 23 февраля

Ни на собрании «Pour la Verite», где доклад J-R. Bloch'a^[207]. У нас княгиня Авалова, [милая], культурная женщина, с кот<орой> всегда есть о чем поговорить не по-«дамски». [Несмотря на трудные условия жизни (у нее служба и маленький ребенок), она много читает, и читает серьезно, всем интересуется и обо всем имеет свое, а не чужое мнение, что так редко даже у мужчин.]

Воскресенье, 24 февраля

Ни вернулся вчера с собрания «Union pour la Verite» очень угнетенный и сегодня утром делится с нами, мной и сестрой,

90//91

[своими] впечатлениями. Самый доклад был вполне объективный (о советских писателях). Докладчик Jean-Richard Bloch был в России и сочувствует коммунизму, но берет его с идеальной стороны, не видя сторон отрицательных. Но что тяжело подействовало на Ни, это присутствие на собрании г-на Эренбурга, кот<орый> в своем лице как бы представлял русскую литературу. Французские писатели в лице Malreau и др. обращались к нему как к авторитету. «Вы не можете себе представить, какую горечь испытывал я, я — русский писатель, когда видел, как все лица обращались к Эренбургу, как бы ища у него ответов на все их интересующее о России».

Я: «Что же тебя удивляет? Неужели ты не чувствуешь, что весь мир теперь представляют господа Эренбурги? В Германии — Гитлер представляет эту страну с ее высокой культурой, страну философов и музыкантов? Разве это не показательно для того, в каком состоянии находится [весь] мир? И я думаю, что давно уже пора выйти из провинциализма, связывающего людей с той или иной страной. Давно пора начать чувствовать себя вне зависимости от той или иной нации и утвердить себя духовно над и вне».

Но Ни, я чувствую, слишком ранен Россией, и рана эта [в нем] не заживает.

К 5 ч. у нас: M-r Andersen^[208] и М-г Laoury^[209] с женой (американцы), M-me Lot-Borodina