Интересная беседа: Ни, я и сестра о книге Кирхегарда «Crainte et tremblement»**[184].
Окончила статью De Becker'a о монашестве. Не думаю, чтоб эта статья понравилась Риму. «Не вливают новое вино в мехи старые». В этом трагедия всего нового, желающего влить себя в старое или хотя бы приспособить себя к нему.
Воскресенье, 10 февраля
Мороз, ветер утих, и я после завтрака иду гулять в лес. Ни приглашен к M-r Gillouin[185]. Это тот, кот<орый> писал о нем восторженную статью в «Nouv<elles> Litteraires». Никого сегодня не звали, т. к. Ни не дома, но к 5 ч. приходит М. А. Каллаш, а затем П. К. Иванов и остаются до вечера.
Ни возвращается к ужину и рассказывает о собрании у Gillouin. Было 60 человек, смесь разных направлений и партий. Разговоры шли по группам. Ни больше с Dugrain — председ<ателем> общества «Verite»[186]. Типичный французский прием.
Вечером М. А. Каллаш рассказывает о своем духовнике в Москве — покойном о. Алексее Мечёве[187], о его прозорливости. Ни знал его, был перед изгнанием, и он благословил его образком, кот<орый> Ни всегда хранит.
* «Происхождение монашества» (фр.).
** «Страх и трепет» (фр.).
85//86
Понедельник, 11 февраля
После морозов сразу мокрый осенний день. Хотела погулять, но грязь в нашем садике, а в город выходить неохота.
В доме тихо. Ни работает над книгой о коммунизме, заказанной ему в Англии. Такие тихие дни способствуют созерцанию, углублению. И странно думать, что так близко от тебя громадный Париж с его напряженно мятущейся жизнью... Я люблю этот контраст, люблю издали знать эту жизнь, не входя, как бы обходя ее. Люблю и Париж за то, что в нем, как в фокусе, отражено все: и светлое и темное, что есть в мире. От меня зависит, что брать, а что отбрасывать.
Вторник, 12 февраля
Coup de theatre!* Письмо от В. Н. Ильина к Ни. «Дорогой Н. А. (!?), это я написал статью о Вас в 'Возрождении', а затем объяснение: сделал это потому, что 'не мог вынести того, чтобы такая 'красавица душа', такой 'аристократ духа', как Вы, мог соблазниться Белинским, Чернышев<ским> и подобными им плебеями'». И вот он, В. Н. Ильин, взял на себя суд над этой «красавицей» подобно тому, как Шатов судил Ставрогина, дав ему пощечину. [Затем идут вопли, стенания, раздирания, страдания, что разорвал с Н. А. и всеми нами. А подпись — «горячо любящий и преданный».
Что это: бред или новый шантаж? Что бы то ни было, а ничего, кроме омерзения, ни его поступок, ни покаяние вызвать не могут.]
Первое, что сказал Ни, прочитав этот документ, было: «Кто, однако, дал ему право судить меня?»[188]
[Если б так поступил какой-нибудь взбалмошный мальчишка, думаю я, но ведь это человек уже немолодой, христианин, образованный (окончил два высших уч<ебных> заведения[189]) и ныне проф<ессор> литургики в Богословской Академии[190]!]
Был у Ни Брэнстэд[191] — приглашать в «Свободную Трибуну»[192]. Еще одна говорильня! Эти говорильни здесь вздымаются и лопаются, как мыльные пузыри, но, видно, люди нуждаются в том, чтобы выявлять свою энергию, хотя бы в словах.
*Неожиданность (фр.)
86//87
Ни, конечно, обещал когда-нибудь выступить. Он никогда и никому не может отказать, «чтоб не обидеть».
Идем на лекцию Ни [193] .
Среда, 13 февраля
Ни получил сегодня письмо от Монбризона[194], в кот<ором> он возмущается статьей Ильина] и говорит: «Get article plain de haine et des mensonges excite en moi les sentiments guerriers»*. Это говорит француз, но ни один из русских ничего подобного Ни не написал. По поводу этого письма М<онбризона> Ни говорит: «Я живу за границей уже скоро 12 лет, и за это время ни один русский не написал обо мне доброго слова, а ругали многие: П. Струве[195], Мережковский[196] , К. Зайцев[197], И. Ильин[198], а в России похвалил только один Розанов[199], остальные или молчали, или тоже ругали. За границей же только и слышу похвалы, интерес, внимание».
Сегодня письмо от издателя Stock с предложением издать книгу ' [200]Судьба человека'.
Говорили о книгах Пруста, кот<орые> я окончила («Temps perdu» и «Temps retrouve»**).
После чтения у меня впечатление, что это писатель, кот<орый> живет лицом назад, а не вперед. Весь смысл жизни у него в прошлом, в воспоминании, в переживании того, что было. Горизонт замкнут, нет прорыва. И люди для него интересны лишь поскольку они были, а не есть. Пруст жаждет все восстановить, воскресить, но зачем? В чем видит он смысл воскресенья того, что было? На это он не отвечает.
Погода такая мерзкая, что я отменяю визит к M-me Pascal (увы! уже третий раз).
Пятница, 15 февраля
Говорим с Ни о Кирхегарде. «Почему для него вера выше любви?» — спрашиваю я.
«Потому что вера — бескорыстна, а любовь предполагает какую-то взаимность, т. е. что-то утешающее, дающее... Вера для К<ирхегарда> есть риск. Она идет как бы вслепую. Толь-
* «Эта статья, полная злобы и лжи, возбуждает во мне воинственные чувства» (фр.).
** «Утраченное время», «Обретенное время» (фр.).
87//88
ко такая вера двигает горами... Для него высшая вера была > Авраама»[201].
Я: «Но и Авраам горами не двигал, и никто. Значит ли это, что веры на земле нет? Но если б не было, то не было бы на земле уже давно и христианства...»
Приходит Ф. И. Либ (в первый раз после месячной болезни), и разговор прерывается.
Сегодня читала в «Nouv<elles> Letter<aires>» статью о жизни Метерлинка[202] (ныне графа) в его царском дворце у Сред<иземного> моря. Сказочная роскошь, и на ее фоне 75-лет<ний> старик, безбожник, любящий деньги... Жалкий по
