Биргер Алексей
Зола
АЛЕКСЕЙ БИРГЕР
ЗОЛА
1
Труба дымила. Дым поднимался так высоко, что порой казалось, будто его плотный столб тянется выше небес, становясь канатом между землей и небом канатом на удивление непрочным и ненадежным, несмотря на его неимоверную толщину, канатом, подняться по которому способны лишь те, кто уже не чувствует веса своего тела. Или для них это было не канатом, а башней, с различимыми и для земного глаза винтовыми лестницами в полупрозрачных стенах?
А там, внизу, в здании, из которого тянулась труба, два мужика распахнули дверцу печи и задвинули в неё очередной гроб.
В столбе дыма наметилось темное пятно, поднимающееся все выше и выше. На мгновение из-за туч выглянуло солнце, низкое зимнее солнце, столб дыма порозовел, и темное пятно сделалось густо розовым, с черными крапинками и штришками. Потом оно погасло и исчезло, вместе с опять перекрытом облаками солнечным лучом.
В стену крематория замуровывали очередную урну, устанавливали скорбную табличку. А на той части кладбища, где умершие становятся не ветром и пеплом, а возвращают прах праху, где могилы, кресты, памятники и ограды, бродил человек. В руках он держал букетик цветов и, вроде бы, искал какой-то участок. Кружил он в основном вокруг того квадрата, где могильщики рыли яму, готовясь к новым похоронам. Наконец, он 'нашел' 'свою' могилу неподалеку от работавших могильщиков, могилу не очень ухоженную, но и не запущенную, снял сумку с плеча, достал 'чекушку' и пластмассовый стаканчик, устроился на утлой скамеечке, и стал потихоньку выпивать на помин души.
Между стопочками, он умудрился сделать несколько быстрых фотоснимков: и участка, на котором работали могильщики, и нескольких прилегающих участков, и нового высотного дома за пустырем, глядевшего одной стороной на кладбище.
Особенно его заинтересовал небольшой бачок от мусора неподалеку от могильщиков. Он сделал два или три снимка этого бачка. Приложив ладонь козырьком к глазам, поглядел на новостройку, окна которой отсверкивали на солнце, что-то прикинул. Перевел взгляд на могильщиков, мысленно отметил заснеженный участок рядом. При этом он не забывал периодически выпивать, сохраняя на лице скорбное и постное выражение.
Свои называли этого мужика Жихарь. Сейчас у него было ответственное задание: предстояло устранить одного крупного человека, который был почти неприступен, но на грядущих похоронах должен был появиться наверняка. И если бы вместе с этим человеком удалось отправить на тот свет пару-тройку его приближенных, было бы совсем хорошо.
Допив 'чекушку', Жихарь взял её за горлышко, вышел на аллею и опустил в мусорный бачок, так привлекший его внимание. Никто - ни могильщики, ни случайная старушка - даже не оглянулся. Значит, не заметят, если он кинет в бачок и что-нибудь другое - мусор, завернутый в газету, например.
Он задержался у участка на котором работали могильщики.
- Трудитесь, ребята? - спросил он. - Да, в такой морозец не разленишься.
Могильщики, притормозив со своей работой, увидели нормального поддатенького мужичка.
- Тут вообще не разленишься, - сказал один из них, опираясь на лопату и переводя дух. - Знаешь, кого хоронят? Лучше и говорить не буду. И не буду говорить, сколько нам обещано за работу - ну, чтобы все, значит, было тип-топ. За такие деньги поневоле запрыгаешь.
- Ага... - Жихарь глуповато ухмыльнулся. - Какого-то бандюгу сюда положат? Или банкира?
- И то, и другое, - ответил второй могильщик. - Сам знаешь, сейчас одного от другого зачастую не отличишь.
- В общем, хрен его разберет, как его называть. Его ж по имени знали, а не по профессии, - добавил третий могильщик. - Главное, что деньги платят.
- Это верно, - кивнул Жихарь. - Пусть хоть их смерть на пользу людям пойдет. Так?
- Так, - охотно согласились могильщики.
- Ну, бывайте, ребята, - Жихарь пошел дальше, и могильщики мгновенно забыли о нем.
2
...Девушка выскочила из квартиры, метнулась к лифту, протянула руку к кнопке вызова, потом, передумав, помчалась вниз пешком, по лестницам. В её ушах стоял нарастающий гул, в этот гул надтреснутыми металлическими ударами вплетались людские крики, и она не могла понять, мерещится ей это или эти звуки поднимаются извне, закипающим прибоем смятения и страха. То ли она сходила с ума, то ли мир, вокруг нее.
За окнами лестничных клеток стояла тьма. Еще было не так поздно, но ведь зимой темнеет рано. И, по контрасту с освещенным подъездом, сумерки на улице - густые, но ещё не непроглядные - казались глухой ночью.
На площадке между первым и вторым этажами она остановилась, отдышалась, поглядела вниз.
Даже сейчас, когда черты её лица были перекошены страхом, можно было разглядеть, что девушка красива - красива той грубоватой чувственной красотой, которую можно было бы даже назвать чуть не по возрасту чувственной, и поэтому, наверно, среди сверстников особым успехом девушка не пользовалась; лишь самым 'заряженным' из них дано было смутно распознавать, что, когда это наливное яблочко войдет в полный сок и заиграет изнутри душистым янтарным сиянием, то обещание жаркого лона, аурой окутывающее такую красоту, будет сводить мужиков с ума. Но даже те, кто уже ощущал эту ауру, ранним мужским инстинктом, чуть стыдились, возможно, влечения, которое испытывали к этой слишком 'старообразной' - лишенной обаяния юношеской свежести и потому проигрывающей до поры своим менее красивым сверстницам - девушки. Стыдились, потому что слишком мечтали это влечение удовлетворить - утолить не по возрасту грубо и резко - и одновременно подсознательно боялись, что не смогут соответствовать в мужской силе тому пламени, которое сами высвободят из-под спуда. Страх опозориться - один из самых частых комплексов подростков, размышляющих и пытающихся представить, как это впервые с ними произойдет.
На первом этаже никого не было, и девушка, взяв себя в руки, на цыпочках спустилась вниз, приоткрыла дверь подъезда. У неё было полное ощущение, что за дверью должен кто-то стоять, и этот кто- то схватит её сейчас железной хваткой и уже не отпустит.
Но за дверью никого не было. Народ, толпившийся неподалеку, не обращал внимания на подъезд. Окружив что-то, люди галдели и показывали вверх, на одно из окон верхних этажей.
Там, внутри этой группки, все увеличивавшейся, можно было различить что-то темное. С одного краю группка попадала в круг света, падавший от высокого фонаря, и на освещенном кусочке тротуара было видно, как по снегу расползается красное пятно, захватывая все большее пространство вокруг темного нечто. Люди старательно сторонились этого пятна. На секунду, когда кто-то резко подался в сторону, на темном нечто что-то сверкнуло - вроде, прядь волос, то ли золотистых, то ли казавшихся золотистыми в отраженном ими свете, но с расстояния трудно было сказать.
Ей вдруг почудилось на миг, что темное пятно шевельнулось и протяжно позвало ее: 'Вии-икааа!..' Девушке пришлось сделать над собой усилие, чтобы не зажать непроизвольно уши.
Секунду помедлив, эта девушка, Вика, выскользнула из подъезда и, не оглядываясь, пошла в сторону, противоположную той, где толпились потрясенные люди. Она отошла, наверно, метров на сто, когда услышала вдали звук сирены...
3
Приблизительно в это же время хмурый мужик средних лет, выглядевший старше своего возраста, заканчивал сборку взрывного устройства. Он сидел в неприбранной комнате, за старым столом, крышка которого, светлого полированного дерева, была вся в царапинах и в разводах от пролитых химикалий, в кружочках от горячих металлических кастрюль и подстаканников, которые без зазрения совести ставили прямо на стол. Но насколько неухожена была мебель, насколько царило в комнате запустение, настолько аккуратно и четко все было разложено на столе. Человек работал, не совершая ни одного лишнего движения. Он был профессионалом своего дела, одним из лучших. Можно сказать, что он жил своей работой, чувствуя себя творцом, почти равным Богу. Правда, Бог умел творить и жизнь, и смерть, а этот человек - только смерть. Что ж, его устраивало такое равенство наполовину.
Закончив сборку, он бережно положил изделие в коробку из-под обуви и снял очки. Он стеснялся очков и надевал их только тогда, когда его никто не видел. Очки чуть портили образ хмурого и сурового творца
