думал, что благородство Амброза окажется таким прилипчивым, но симптомы налицо. Я уже с этим смирился.
— Да что с тобой?
— Сейчас объясню. Посмотрел я тут на Амброза, как он расхаживает гоголем и показывает пример благородства, и стал другим человеком. Если бы меня спросили вчера: «Порядочны ли Теннисоны?», я бы ответил уклончиво: «Кто как». Но сегодня я заявляю со всей ответственностью: «Да, черт побери, все до единого». Я люблю тебя, Мейбл, люблю, как не знаю кто, но ни за что не стану нахлебником. Лучше умереть от несчастной любви.
Мейбл вздохнула:
— Это сильнее тебя?
Реджи кивнул.
— А ты не можешь умерить свое благородство?
— Не могу.
— Ясно. Разумеется, я уважаю твою позицию.
— Вот счастье-то! Зачем мне твое уважение, когда я хочу жениться. Сидеть напротив тебя за завтраком и протягивать чашку, чтобы ты подлила кофе…
— А я бы повторяла смешные словечки, которые малыш Реджи сказал няне…
— Точно. Раз уж ты сама затронула этот вопрос, то, признаться, у меня мелькала мысль о таком развитии событий.
— И все же ты решил хранить честь?
— Прости, старушка. Так надо. Это дело принципа.
— Ясно.
Наступило молчание. Реджи притянул к себе Мейбл Спенс и обвил рукой ее талию. Он чуть было не сломал ей ребро, но не вернул душевного равновесия ни ей, ни себе.
— Что-то я разболтался, — угрюмо заметил он после долгой паузы. — Дело в том, что утром все складывалось как нельзя лучше. Помнишь, английские сцены папаши Лльюэлина? Выдай он мне контракт, я бы как пить дать мог жениться. И ведь он почти созрел, но тут началась свистопляска с Амброзом, и вот — осечка.
— Говоришь, почти созрел?
— Ну, не то чтобы совсем, но, думаю, уломать его было вполне реально. Какая вопиющая несправедливость: этот твой свойственник мог бы все уладить, если бы только захотел, а мы не можем настроить его на нужный лад! Или можем? Как, по-твоему, стоит над ним поработать?
— Поработать?
— Ну, там, крутиться у него под ногами. Оказывать мелкие любезности. Обворожить старикана.
— Вряд ли.
— Так я и думал. А как насчет того, чтобы связать его обязательством? Спасти ему жизнь или что- нибудь в этом роде… Например, снять со взбесившейся лошади…
— Реджи!
Голос Мейбл Спенс зазвенел. Голос Реджи тоже. В волнении она схватила его за руку, и точеные пальцы остеопата пинцетами впились в его плоть.
— Прости, пожалуйста, — произнесла Мейбл, ослабляя хватку. — Ты прямо перепугал меня своим озарением. Реджи, ты даже не представляешь, насколько ты прав! Попал в самую точку. Именно так мы и поступим.
— Снимем Лльюэлина со взбесившейся лошади? — Несмотря на природный оптимизм и склонность к авантюрам, Реджи одолели сомнения. — На корабле это довольно затруднительно.
— Да нет, ты окажешь Айки кое-какую услугу, а он за это сделает все, что ты пожелаешь. Давай его отыщем и огласим наше предложение. Скорее всего, он у себя в каюте.
— Что я должен делать?..
— По пути расскажу.
— Небось, убить кого-нибудь.
— Не говори ерунды.
— Но…
Мейбл вытянула руку и угрожающе растопырила пальцы:
— Сейчас опять ущипну!
— Не надо.
— Тогда пошевеливайся.
Мистера Лльюэлина в каюте не оказалось; единственный, кто обретался там на данный момент, был Альберт Пизмарч. Казалось, он очень обрадовался гостям и тут же недвусмысленно дал понять, что с удовольствием поделится с ними воспоминаниями о своем недавнем триумфе. С теми, кто пытался делиться с ней воспоминаниями о триумфе, Мейбл долго не церемонилась. Не успел стюард дойти до концерта для пассажиров второго класса и «Бандольеро», как получил суровый отпор. После лаконичных «да-да» и любезных посулов непременно все выслушать в следующий раз Мейбл отрядила его на поиски своего свояка. Наконец появился мистер Лльюэлин. Он был возбужден. Все конспираторы возбуждаются, когда получают весть, что их срочно вызывает на связь товарищ по конспиративной работе.
Когда он увидел Реджи, к возбуждению примешались иные эмоции. Он застыл в дверях и насупился.
Мейбл не обратила на это внимания.
— Заходи, Айки, — сказала она со свойственной ей очаровательной непринужденностью. — Не стой как статуя культурно-просветительного кинематографа. Погляди направо, потом налево, убедись, что стюард не подслушивает в коридоре, затем заходи и прикрой за собой дверь.
Мистер Лльюэлин выполнил инструкцию, хотя и неуклюже. Казалось, он вот-вот потребует от Реджи исчерпывающих объяснений.
— А теперь слушай внимательно. Я рассказала Реджи про ожерелье, которое тебе нужно тайно пронести через таможню.
С губ киномагната сорвался леденящий душу стон.
Реджи поморщился:
— Только, пожалуйста, без пения, Лльюэлин. Сейчас не время. Потом споете.
— Ты… ты все рассказала? Реджи расставил акценты:
— Да, Лльюэлин, Мейбл ввела меня в курс дела. Итак, мой дорогой, мне все известно. Про ожерелье, про то, как вы боитесь, — короче, я знаю все. И в обмен на некоторые уступки готов взять мероприятие в свои руки.
— Что-о-о?
— Повторяю, в обмен на некоторые уступки готов взять мероприятие в свои руки. Я сам пронесу ожерелье. Выше нос, Лльюэлин. Хлопайте в ладоши, пляшите от радости и расточайте ваши знаменитые улыбки.
Теперь мистер Лльюэлин по-новому посмотрел на Реджи. В его взгляде уже не было бараньей неприязни, которая так задела молодого человека на ранней стадии переговоров. Должно быть, такими глазами раненый солдат смотрел на сэра Филипа Сидни.[81]
— Вы это всерьез?
— Конечно, всерьез, Лльюэлин. В обмен на определенные уступки…
— Айки, сегодня утром мы уже обсуждали эту тему, — сказала Мейбл. — Реджи хочет получить должность эксперта по английским сценам.
— По контракту. На три года.
— Лучше на пять. С зарплатой…
— Семьсот пятьдесят долларов…
— Тысяча.
— Верно. Ты абсолютно права. Эта сумма значительно лучше.
— Круглее.
