— Точно. Проще запоминается. Итак, Лльюэлин, тысяча долларов в неделю.
— И учти, никаких «дополнительных условий».
— Что это за штука? — осведомился Реджи.
— Неважно. В твоем контракте их не будет. Я-то знаю, какие они бывают у Айки.
Благодарность приятно разливалась по организму, и все же мистер Лльюэлин воспротивился этому наглому предложению. Любой киномагнат, независимо отличных качеств, непременно взбунтуется, если ему предложат выкинуть из контракта пункт «дополнительные условия».
— Совсем никаких? — горестно уточнил он, поскольку всегда питал слабость к подобным пустячкам.
— Ни одного, — подтвердила Мейбл.
На миг Айвор Лльюэлин заколебался. Но едва он заколебался, перед глазами у него предстало видение. Видение носило форменную фуражку и чавкало жвачкой, оно стояло нью-йоркском доке и рылось в его багаже. А в багаже не было ничего, ровным счетом ничего такого, что могло бы насторожить даже самого придирчивого таможенника. Его сомнения рассеялись окончательно.
— Будь по-вашему, — покорился он.
— А теперь, — сказала Мейбл, — вот тебе ручка и бумага. Думаю, нужно черкнуть несколько строк.
Когда с деловой частью было покончено, за визитерами захлопнулась дверь, и мистер Лльюэлин, оставшись один, переоделся в розовую пижаму, надеясь впервые за всю дорогу забыться праведным сном, Мейбл высказалась в том духе, что неплохо бы еще прогуляться по шлюпочной палубе.
Хотя Реджи целиком и полностью был «за», он вынужден был ответить отказом. Совесть не позволяла ему принять программу в предложенном виде. С сего дня он перестал быть легкомысленным и эгоистичным молодым человеком, у которого одни развлечения на уме. Пройдя очищение в горниле великой любви, Реджи Теннисон впал в альтруизм.
— Ты пока поднимайся, — сказал он. — Я буду через минутку. Мне надо обстряпать одно небольшое дельце.
— Какое дельце?
— Дипломатическое. Соединить парочку юных сердец. Бедняга Монти Бодкин, по большей части из-за меня, хотя я действовал с самыми благими намерениями, рассорился с моей кузиной Гертрудой.
— Той самой, которая не любит мотыльков?
— Именно с ней. Так вот, из-за меня, хотя, повторяю, я действовал с самыми благими намерениями, она вбила себе в голову, что Монти — мотылек. Так что сначала надо вправить ей мозги, а потом уже можно спокойно гулять по палубе. Нельзя оставлять беднягу Монти в таком пиковом положении.
— Даже до завтрашнего утра?
— Даже до завтрашнего утра, — твердо сказал Реджи. — Если я не сделаю доброе дело, мне будет не по себе, и прогулка не пойдет впрок. Понимаешь, от всей этой чехарды сердце мое переполнилось сладостью и светом,[82] и я обязан дать им выход.
— Хорошо, только недолго.
— Пять минут, если сразу удастся отыскать Гертруду. Хотя, по моим прикидкам, она в салоне. Как я заметил, в эту пору там всегда много дам.
Интуиция его не подвела. Гертруда была в салоне. Она сидела в углу вместе с мисс Пассенджер, капитаном английской хоккейной сборной, и ее заместительницей мисс Пердью.
Пока он шел к ее столику, Гертруда холодно взирала на него, поскольку, как уже было отмечено, недолюбливала Реджи. Если опустить излишние подробности, она считала, что от него одни неприятности.
— Да? — произнесла она надменно.
Человека, имеющего за плечами опыт общения с Фуксией Флокс, которая цедила свое «Да?» сквозь стиснутые зубы, не запугаешь «Да?», исходящим от тривиальной особы женского пола, к тому же приходящейся ему двоюродной сестрой.
— Выйди из рамы, Мона Лиза, — бодро произнес Реджи. — Ты мне нужна на пару слов.
И, взяв ее за руку, он стянул ее со стула и отвел в сторону.
— А теперь выкладывай, что за ерунда у тебя получилась с Монти.
Гертруда напряглась:
— Я не хочу говорить на эту тему.
От нетерпения Реджи прищелкнул языком.
— То, о чем ты хочешь говорить, — это одно, а то, о чем пойдет разговор, — совсем другое. Можешь вообще ничего не говорить, твое дело — намотать себе на ус, что я тебе скажу. Гертруда, ты ослица. Ты кругом не права. Ты превратно судишь о Монти.
— Кто? Я?
— Молчи, — приказал Реджи. — И слушай внимательно.
Он трещал как пулемет, ни на минуту не забывая, что время поджимает. Должно быть, Мейбл Спенс уже на шлюпочной палубе — стоит в свете звезд, облокотившись о поручни. Если кто-либо на свете и брался провернуть дело в один момент, то этим человеком был Реджинальд Теннисон.
— Все, что от тебя требуется, — это слушать. Итак, касательно Монти. Излагаю факты. Постарайся уловить суть.
Никто бы не сумел обрисовать картину доходчивее его. Хотя он ужасно торопился, и пока говорил, ему постоянно мерещилась Мейбл Спенс, в одиночестве стоящая на палубе, он не скомкал повествования. Ничего не пропуская, он добросовестно, шаг за шагом, осветил цепь событий.
— Вот так оно все и было, — подытожил он. — Монти у себя в каюте. Если он еще не приготовился ко сну, смело ступай к нему и бросайся на шею. Если же он уже улегся, крикни в замочную скважину: «Привет!» и скажи, что все в полном порядке, пусть завтра, как только встанет, ждет тебя на палубе для торжественного примирения. А теперь…
Гертруда Баттервик криво усмехнулась:
— М-да…
— Что ты хочешь этим сказать?
Реджи взяла досада. Беседа, на которую он мысленно выделил пять минут, тянулась уже почти десять, а Мейбл Спенс все это время в одиночестве созерцала звезды. И вот в самый неподходящий момент кузины имеют наглость говорить «М-да…».
Гертруда опять усмехнулась:
— Блеск, а не история. Больше всего мне понравилось про то, как мисс Флокс похитила Микки. Вот уж не предполагала, что вы с Монти такие фантазеры.
Реджи разинул рот. На такую реакцию он никак не рассчитывал.
— Уж не думаешь ли ты, что я вру?
— С тебя станется.
— Да все это правда от первого слова до последнего.
— В самом деле?
— Короче, ты мне не веришь?
— Как можно тебе верить после всего того, что я о тебе слышала? Спокойной ночи. Я иду спать.
— Подожди секундочку…
— Спокойной ночи!
Гертруда удалилась прочь. В углу мисс Пердью многозначительно переглянулась с мисс Пассенджер.
— Сдается мне, Баттервик потеряла аппетит, — произнесла мисс Пердью.
Мисс Пассенджер вздохнула:
— У Баттервик любовь. Ее, беднягу, бросил любимый человек.
— Бросил?
— Со всего размаху. Бедняжка Баттервик!
— Бедняжка Баттервик! — отозвалась мисс Пердью. — Какое несчастье. Давай еще покурим, и ты
