— Ну, что касается Повседневных расходов, я сумел кое-что предпринять и приобрел небольшой, но вполне достаточный доход. Живу я, верно, в меблирашках, но Я придумал, как не подпускать волка нищеты к моей скромной двери, которая, между прочим, сильно нуждается в покраске, Слыхала про «Нервино»?
— Нет, как будто. Похоже на патентованное Лекарство.
— Это и есть патентованное лекарство! — Дядя Крис приостановился и озабоченно взглянул на нее. — Джилл, что-то ты бледненькая, дорогая моя.
— Правда? У нас сегодня была утомительная репетиция.
— А ты уверена, — серьезно продолжил дядя Крис, — что дело только в репетиции? Может, твои жизненные силы подорваны бурной суетой столичной жизни? Ты представляешь хотя бы, что приключится с тобой, если ты допустишь, чтоб твои красные кровяные шарики утратили жизнеспособность? У меня есть, например, один друг…
— Прекрати, дядя! Ты меня до смерти запугаешь!
— Чего я и добивался. — И дядя Крис удовлетворенно подкрутил усики. — Да, я тебя здорово напугал. Ты даже не захотела слушать историю о моем чахоточном друге. А жаль! Она — одна из лучших! Еще я бы обронил ненароком, что у меня и самого до недавнего времени были такие же проблемы, но вот как-то на днях я совершенно случайно попробовал «Нервино», прекраснейшее, особое… Это я тебе наглядно показал, как я действую. Случайно я увидел как-то рекламу, и меня осенила идея. Захожу я к ним и говорю: «Вот он я, представительный джентльмен, с обходительными манерами и обширными знакомствами среди сливок нью-йоркского общества. Во сколько вы оцените, если я изредка стану подбрасывать намеки на званых обедах, и тому подобное, что «Нервино» — это панацея для богатых? — В общем, ясно и доходчиво изложил им идею. Конечно, — говорю, — у вас в городе сотни агентов-распространителей, но есть ли у вас хоть один, кто непохож на агента и говорит не как распространитель? Есть ли хоть кто-то, кто вхож в дома богачей, допущен к их столу, а не топчется на парадном крыльце, стараясь просунуть ногу в дверь, чтоб не захлопнули? Вот этот пункт вы должны обдумать». Идею они уловили на лету, и мы договорились об условиях — не такая щедрая плата, как мне хотелось бы, но ничего, хватает. Каждую неделю я получаю сравнительно удовлетворительный гонорар, а в обмен распространяю в золоченых дворцах богачей добрые слухи о «Нервино». Только к этим людям, Джилл, и стоит с этим обращаться. Они так заняты выжиманием денег у вдов и сирот, что им некогда заботиться о своем здоровье. Поймаешь такого после обеда, когда он погружен в раздумья — а надо ли было съедать вторую порцию омара? — и он воск в твоих руках. Я придвигаю к его стулу свой, проявляю сочувствие, распространяюсь, что и у меня были точно такие же проблемы, упоминаю своего доброго старого друга, который, бедняга, умер от несварения, и потихоньку- полегоньку подвожу беседу к «Нервино». Лекарства я им не навязываю, Боже упаси! Даже не прошу его пробовать. Я просто указываю на себя — цветущего, полного сил, — и объявляю, что всем обязан «Нервино». Дельце в шляпе! Они многословно благодарят меня и записывают название на манжете. Вот и все! Думаю, — философски заключил дядя Крис, — вряд ли лекарство причинит им особый вред.
Они дошли до угла 41-й стрит. Дядя Крис нашарил в кармане ключ.
— Если желаешь взглянуть на мое маленькое гнездышко, ступай одна. Квартира на 22-м этаже. Да, непременно выйди на крышу и полюбуйся оттуда видом. Стоит посмотреть. Даст тебе некоторое представление о размерах города. А город чудесный, изумительный, моя девочка! Полный людей, которым необходим «Нервино». Я загляну в клуб на полчасика. Мне дали членскую карточку на две недели. Шикарное местечко. Вот тебе ключ…
Джилл свернула на 41-ю стрит и подошла к гигантскому строению из стали и камня, рядом с которым скромные особняки казались карликами. Было странно думать, что на самой верхотуре этой горы гнездится частная квартира. Джилл вошла, и лифт с головокружительной стремительностью вознес ее на 22-й этаж. Она очутилась перед коротким пролетом каменной лестницы, упирающейся в дверь. Поднявшись по ступенькам, она вставила ключ в скважину и, повернув его, вошла в холл, а там, миновав коридор, вышла в гостиную.
Небольшая комната, обставленная солидно и удобно, подействовала на нее успокоительно. В первый раз с той минуты, как Джилл приехала в Нью-Йорк, у нее возникло чувство, что она — за много миль от шума и суеты города. Тишина тут стояла глубокая, благотворно действующая на нервы. Она была одна среди покоя, книг и мягких кресел, на которые с широколицым благожелательством взирали высокие напольные часы. Таким мирным было это гнездышко, примостившееся высоко наверху, над шумом и грохотом цивилизации, что каждый нерв в ее теле расслабился в восхитительном успокоении, точно попала она к Питеру Пэну, на верхушку дерева.
Джилл была присуща сильнейшая тяга к исследованиям, свойственная каждому из нас. Она была откровенно любопытна и не могла и двух минут пробыть в незнакомой комнате, чтобы не прогуляться по ней, не почитать названия книг на корешках, не посмотреть картины и фотографии. И теперь она сразу же пустилась бродить по гостиной.
Сперва ее привлекла каминная полка. В гостях Джилл первым делом всегда подходила к этой полке, потому что там-то больше всего и проявлялся характер владельца. Здесь она была заставлена фотографиями, большими и маленькими, в рамках и без них. В центре, на особицу от других, приткнулся моментальный снимок, выглядевший странно среди своих фасонистых соседей.
У полки было темновато, и Джилл понесла снимок к окну, под угасающий свет дня. Почему, объяснить она не могла, но он заинтересовал ее. В нем чувствовалась какая-то тайна. Казалось бы, совеем плохонький… Почему же он занимает столь почетное место?
Сделан он был явно любителем, но выпал тот редкий случай, когда любителю повезло, такие успехи обычно вдохновляют на дальнейшие занятия своим хобби. На крыльце старого дома стояла девочка в белом коротком платьице, открывавшем стройные темные ножки. Одной рукой она придерживала летнюю шляпу, а другой поглаживала ирландского терьера, упершегося передними лапами ей в талию и заглядывавшего в лицо с унылой грустью, такой типичной для ирландских терьеров. По-видимому, ярко светило солнце — девочка сморщилась в улыбке, кривой, но очаровательной. Первой мыслью Джилл было: «Какой забавный ребенок!» А потом сердце у нее подскочило, и ей стало трудно дышать от кома в горле: она поняла, что на этом снимке — она сама!
Летящим прыжком память перемахнула через годы, и Джилл опять ощутила на лице палящее солнце, услышала возбужденный голос Фредди — тогда ему было четырнадцать, и он только что стал обладателем камеры. Он упрашивал ее постоять еще вот так, ему и требуется-то всего полминутки, какая-то проклятая штуковина внутри заела. Раздались резкий щелчок и неуверенные клятвы, что снимок получится отличным, разве только он забыл передвинуть пленку — тогда Джилл окажется в компании е коровой, которую он щелкнул по пути домой. Она вспомнила, с каким облегчением исчез терьер Пат, радостно удравший, так как он ничего не смыслил в фотографии… Сколько же лет назад все это было? Бог его знает. Теперь Фредди превратился в высокого мужчину, а она сама достигла возраста благоразумия и длинных платьев. Пат умер, в старом их доме поселились чужие… Но вот оно, молчаливое свидетельство солнечного дня, здесь, за тысячи миль от того английского вала, в котором оно появилось.
Сумрак сгустился. Вершина огромного здания чуть качнулась, отчего маятник напольных часов гулко стукнулся о бок деревянного корпуса. Джилл вздрогнула. Шум после мертвой тишины напугал ее: она старалась понять, что это. У нее возникло нервное ощущение, что она больше не одна, будто бы в тенях прятались гоблины, подглядывая за вторгшейся гостьей. Метнувшись к каминной полке, она поставила фото на место, ощущая себя героиней сказки, разглядывающей мебель в замке великана, Вскоре раздадутся бухающие шаги огромных ног — бум, бум…
Сердце у Джилл подпрыгнуло снова, Она была совершенно уверена, что слышала стук, Будто бы хлопнула дверь. Собравшись с духом, она стояла, прислушиваясь, напрягшись всем телом. И тут, раскалывая тишину, из коридора донеслось громкое пение:
