момента, когда где-нибудь на земном шаре начинающий художник не рисует детей с кошками.
— Я назвал это «Мальчик с кошкой», — сказал молодой человек. — Довольно точно, а? Сразу поймешь, что к чему. Вот это, например, — он предупредительно указал трубкой на край картины, — кошка.
Аннет принадлежала к той немалой группе людей, которым нравится или не нравится картина в зависимости от того, что на ней изображено. Детей и кошек она любила. К тому же он так хорошо отозвался о ее музыке.
— Я думаю, она просто замечательная, — сказала гостья. Лицо молодого человека отразило скорее удивление, чем радость.
— Правда? — воскликнул он. — Тогда я умру счастливым!
Конечно, если вы мне позволите спуститься к вам и послушать ваши песни.
— А вы будете стучать в пол!
— Я больше никогда в своей жизни ни разу не стукну ни по единому полу, — пообещал бывший дикарь. — И вообще, я ненавижу, когда кто-нибудь стучит по полу. Никогда не понимал таких людей.
В Чэлси дружба зреет быстро. За час с четвертью Аннет узнала, что молодого человека зовут Алан Беверли (за что она, скорей, пожалела его), что у него есть небольшие деньги, так что он не зависит от работы, и очень этому рад. С самого начала их беседы он ей все больше нравился. Он оказался совсем не похожим на художника-неудачника. В отличие от Реджинальда Селлерса, который жил в том же доме и иногда заходил к ней выпить кофе и выплеснуть эмоции, он не приписывал свои неудачи непроходимой тупости и подлости публики. Она настолько привыкла к высказываниям Селлерса о филистерах и горьком уделе гения, что была нимало удивлена, услышав в ответ на свою сочувственную реплику, что, если речь идет о нем, Алане, публика проявляет здравый смысл. Если бы он отчаянно хотел завоевать ее уважение, он не смог бы придумать лучшей фразы. Она терпеливо выслушивала обиженных гениев, поощряя их на дальнейшие рассказы, но ей очень хотелось запустить в них чем-нибудь тяжелым. Аннет не сочувствовала нытикам. Она была бойцом, и ей не нравилось, когда опускают руки под ударами судьбы. Нередко, возвращаясь с очередного обхода издателей, она была готова разрыдаться в подушку, но на публике гордость велела ей быть веселой и приветливой.
В тот день она впервые поделилась своими тревогами. Этот молодой человек со смешной прической располагал к доверию. Она рассказала ему, как трудно сейчас издать хорошую песню, если за это не заплатишь.
— Но те три песни, которые вы играли, — спросил Беверли, — они же изданы?
— Да, всего три.
— А как их раскупают?
— Очень плохо. Понимаете, песни не покупают, пока их не споет какая-нибудь знаменитость. А те иногда обещают, но обещаний не сдерживают. На них нельзя рассчитывать.
— Назовите их имена, — сказал Беверли, — завтра же всех перестреляю. Неужели ничего не придумать?
— Ждать, что ж еще!
— Я бы хотел, — сказал он, — чтобы вы, как только затоскуете, приходили сразу ко мне и изливали всю горечь. Не держите ее в себе, это вредно. Или позвольте мне спускаться к вам. Просто постучите по потолку.
Она засмеялась.
— Не смейтесь вы! — попросил Беверли. — Это нечестно. Вы не знаете, как чувствительны бывшие обстукиватели полов. Либо вы поднимитесь, либо я спущусь, хорошо? Обычно, чтобы разогнать хандру, мне бывает достаточно выйти на улицу и пристукнуть полицейского, но вам это не подойдет. Так что ничего не остается, как постучать по потолку, и я мигом сбегу к вам.
— Вы пожалеете, что это предложили.
— Ни в коем случае! — твердо ответил он.
— Если вы серьезно, мне правда стало бы легче, — призналась она. — Иногда я готова отдать все будущие деньги, лишь бы кому-нибудь поплакаться. Я всегда думала, как хорошо жилось людям в старинных романах, когда они только и говорили: «Присядьте, я расскажу вам историю моей жизни». Замечательно, а?
— Что ж, — заключил Беверли, поднимаясь, — вы знаете, как меня найти. Я прямо над вами. Там, откуда доносился этот стук.
— Стук? — переспросила Аннет. — Никакого стука не помню.
— Тогда пожмем друг другу руки, — предложил Беверли.
Как раз на следующий день ей выпало серьезное испытание с одной из учениц. Частные уроки были для Аннет и проклятием, и спасением. Они позволяли ей жить и убивали всякую охоту к жизни. Одни учились играть на фортепиано, Другие — думали, что они поют. У всех были наипрочнейшие головы, но на весь полк не набиралось и чайной ложки серого вещества. В этот день Аннет попалась ученица, которая замыкала колонну.
В студии у Беверли она встретила Реджинальда Селлерса, критически разглядывающего картину. Он ей не нравился. Долговязый, высокомерный, с черненькими усиками и снисходительными манерами, он, к тому же, обычно говорил ей: «Привет, малышка!» На звук выглянул сам Беверли.
— Вы захватили с собой топорик, мисс Бруэм? Если да, присоединяйтесь к избиению младенцев. Селлерс разнес мою кошку с ребенком в пух и прах. Взгляните, как он смотрит. Видите воинственный блеск? Он вышел на тропу войны.
— Мой дорогой Алан, — натянуто сказал Селлерс, — я просто помогаю вам заметить очевидные дефекты. Жаль, если моя критика немного сурова.
— Валяйте, валяйте! — добродушно отозвался Беверли. — Не щадите меня, это пойдет мне на пользу.
— Что ж, если говорить в целом, картина безжизненна. И кот неживой, и ребенок.
Он отошел от картины и взглянул на нее через сложенные в рамку пальцы.
— Да, кот… — продолжал он. — Как бы тут сказать? В нем нет… э… как бы…
— Нет, так нет, — сказал Алан, — Не та порода.
— А по-моему, он очень милый, — вмешалась гостья, не в силах справиться со своим нравом. Она видела, что этот Селлерс — самодовольный осел, и вынести не могла, что Алан так добродушно все выносит.
— В любом случае, — усмехнулся Беверли, — вы оба узнали, что это — кот или кошка, тут вы сходитесь, а это немало для начинающего художника.
— Да-да, дорогой мой, — начал Селлерс— Не обижайтесь на мои замечания. Не опускайте руки. Я вижу, у вас есть задатки. Вы еще распишетесь… э… м-да…
Внимательный наблюдатель без труда заметил бы, как в глазах Аннет сверкнул недобрый блеск.
— Мистер Селлерс, — сказала она елейным голосом, — и сам пробивался с трудом до нынешнего положения. Конечно, вы знаете его работы?
Алан впервые смутился.
— Э… к-х… — начал он.
— Ну как же! — продолжила Аннет все тем же сладким голосом. — Его творения есть в каждом журнале!
Беверли посмотрел с восторгом на великого человека и заметил, что тот краснеет, но отнес это на счет всем известной скромности гениев.
— …На рекламных страницах, — заключила Аннет. — Особенно ему удались рекламы ботинок и сардинок. Мистер Селлерс — мастер натюрморта.
Наступило напряженное молчание. Беверли почти слышал, как рефери отсчитывает.
— Мисс Бруэм, — выговорил наконец Селлерс, — ограничила себя коммерческой стороной моего творчества. Есть и другая.
— Ну конечно, есть! Всего восемь месяцев назад вы продали пейзаж за пять фунтов. А за три месяца до того — еще один.
