знакомцем. Это герой поэмы покойного Альфреда, лорда Теннисона.
— Неважно, Дживс. Я только хотел выразить пожелание, чтобы порция виски с содовой, которую вы мне принесете, тоже обладала десятерной крепостью. Лейте, не колеблясь.
— Очень хорошо, сэр.
Он вышел по делам милосердия, а я снова взялся за «Красного рака». Но только успел освежить в памяти улики и приступить к допросу подозреваемых, как меня опять прервали. В дверь гулко ударили кулаком. Я подумал, что вернулся Сыр, и поднялся с кресла, чтобы еще раз послать его подальше через замочную скважину, но тут за дверью раздалось восклицание такой силы и смачности, что оно могло слететь с губ лишь той, которая обучалась этому искусству среди лис и собак.
— Тетя Далия?
— Отопри дверь!
Я отпер, и тетя Далия влетела в комнату.
— Где Дживс? — спросила она в таком сильном смятении, что я посмотрел на нее с тревогой. После рассказа дяди Тома про то, как она обмерла, это ее взволнованное состояние мне совсем не понравилось.
— Что-то случилось?
— Еще как случилось! Берти, — престарелая родственница опустилась в кресло с видом человека, который тонет, — я пропала, и один Дживс способен спасти мое имя от черного позора. Давай его сюда, пусть задействует на всю мощность свои знаменитые мозги.
Чтобы ее успокоить, я, любя, погладил ее по макушке.
— Дживс сейчас придет, — сказал я, — и одним взмахом волшебной палочки сразу наведет полный порядок. Поделитесь со мной, моя престарелая дрожащая осинка, в чем дело?
Тетя Далия сглотнула, как обиженный бульдожий щенок. Редко мне доводилось видеть таких перепуганных теток.
— Это все Том!
— То есть дядя, так именуемый?
— А что, скажи на милость, разве у нас в доме имеются еще и другие Томы? — набросилась она на меня в своей прежней наступательной манере. — Да, Томас Портарлингтон Трэверс, мой муж.
— Портарлингтон? — переспросил я, пораженный.
— Он недавно забрел в мою комнату.
Я понимающе кивнул. Я вспомнил, что он мне об этом уже рассказывал. Тогда он как раз заметил, как она прижимает ладонь ко лбу.
— Пока все ясно. Сцена: ваша комната; при поднятии занавеса вы сидите. Забредает дядя Том. Что дальше?
Тетя Далия немного помолчала. А потом проговорила приглушенным — для нее — голосом. Иначе сказать, вазы на каминной полке задребезжали, но штукатурка с потолка не посыпалась.
— Я, пожалуй, расскажу тебе все.
— Расскажите, старая прародительница. Ничто так не облегчает душу, как чистосердечное признание, о чем бы ни шла речь.
Она сглотнула, как второй бульдожка.
— Это короткая история.
— Ну и прекрасно, — кивнул я, так как час был поздний, а за день чего только со мной не произошло.
— Помнишь, мы с тобой говорили, когда ты только приехал… Берти, безобразное ты чучело, — вдруг отвлеклась она от темы, — такое гадкое зрелище, как эти усы, только в кошмарном сне могло привидеться. Будто очутился в параллельном, страшном мире. Для чего ты их отпустил?
Я строго покачал головой.
— Мои усы тут ни при чем, единокровная старушка. Не троньте их, и они вас не тронут. Так, значит, мы с вами говорили, когда я только приехал?..
Она приняла мой укор и мрачно кивнула.
— Да, не надо отклоняться. Будем держаться темы.
— Обеими руками.
— Когда ты только приехал, мы разговаривали у меня, и ты удивился, как я сумела раздобыть у Тома деньги на сериал Дафны Долорес Морхед. Помнишь?
— Помню. Я и теперь удивляюсь.
— Все очень просто. Я их и не раздобыла.
— То есть?
— От Тома я не получила ни гроша.
— Тогда как же вы?..
— Сейчас объясню. Я заложила жемчужное ожерелье.
Я вытаращился на нее, как говорится, в благоговейном ужасе. Из знакомства с этой леди, восходящего ко дням, когда я младенцем пищал и пускал слюни (прошу простить за выражение) на руках у няньки, я вынес впечатление, что она руководствуется девизом: «Годится все»; но это уже было чересчур даже для нее, ни в чем не знавшей удержу.
— Заложили ожерелье?
— Заложила.
— Сдали в ломбард? Снесли ростовщику?
— Именно. Другого выхода не было. Мне во что бы то ни стало нужен был ее роман, чтобы посолить шахту, а Том не соглашался пожертвовать ни пятерки на удовлетворение алчности этой пиявки Морхед. Он только твердил: «Какие глупости. Совершенно исключено. И речи быть не может». Ну, я съездила украдкой в Лондон, отнесла ожерелье в ювелирную лавку «Эспиналь», заказала там копию и пошла в ломбард. Правда, это только так говорится — ломбард, на самом деле классом выше, вернее будет сказать: взяла ссуду в банке под залог.
Я высвистал обрывок какого-то мотивчика.
— Значит, те жемчуга, что я получил для вас сегодня утром, — поддельные?
— Культивированные.
— Надо же! Ну и жизнь у вас, у теток! — Я не сразу решился задать вопрос, который неизбежно должен был ранить ее нежную душу, тем более — во взволнованном состоянии, но, с другой стороны, долг племянника требовал от меня указать ей на слабое место: — А что если… боюсь, вам будет неприятно это слышать, но что если дядя Том узнает?
— В этом-то все дело.
— Я так и подумал.
Она сглотнула, как третий бульдожка.
— Если бы не это чертово невезение, он бы и за миллион лет не узнал. Том, дай Бог ему здоровья, не способен отличить Кох-и-нор от стекляшки из универсального магазина.
Тут она была права. Дядя Том, как я отметил выше, — страстный собиратель старинного серебра, в подсвечниках, орнаментах, завитках и венчиках он даст фору любому, но дамские украшения для него, как и для большинства представителей сильного пола, — книга за семью печатями.
— Но теперь завтра к вечеру ему все станет известно. Объясняю, почему. Он, как я тебе уже сказала, зашел в мою комнату, мы с ним немного поболтали весело и дружески, и вдруг он… О, Господи!
Я опять ласково похлопал ее по макушке.
— Ну-ну, старая родственница, успокойтесь. Что он такое сделал вдруг?
— Он вдруг обмолвился, что лорд Сидкап, который будет у нас завтра к обеду, не только знаток старинного серебра, но и специалист по драгоценностям, и Том хочет заодно показать ему мое ожерелье.
— Ух ты!
— По его словам, он не вполне уверен, не воспользовались ли бандиты, продавшие ему жемчуга, его неосведомленностью и не взяли ли с него чересчур большую цену. Теперь Сидкап развеет его
