— Нисколько не трудно, сэр. Я видел лестницу у стены огородного сарая.
— Я, кстати, тоже ее видел, как я теперь вспомнил. Она, надо думать, и теперь там, так что пошли… Что делаешь вовремя… Как это говорится?
— Что надо сделать вовремя, лучше делать, не откладывая, сэр.
— Верно. Нет смысла стоять и топтаться на месте.
— Никакого, сэр. В делах людей прилив есть и отлив, с приливом достигаем мы успеха.[36]
— Вот именно, — подтвердил я. Лучше мне бы и самому этого не выразить.
Все пошло как по маслу. Я нашел лестницу, она и правда стояла у стены огородного сарая. Приволок ее по пересеченной местности в нужную точку. Приставил. Вскарабкался. В два счета влез в окно и бесшумно двинулся по комнате.
Собственно, не совсем бесшумно, так как наткнулся на столик, который возник у меня на пути, и он опрокинулся с некоторым грохотом.
— Кто там? — спросил из темноты испуганный женский голос.
Ну, надо же, сказал я себе, тетя Далия до того вошла в роль, даже от себя добавила немного краски, чтобы обеспечить полный аншлаг. Какая актриса!
Но голос повторил: «Кто там?» — И ледяная рука страха сдавила мне сердце.
Потому что он принадлежал никакой не тете. Это был голос Флоренс Крэй.
В следующее мгновение комнату залил свет, и я увидел ее воочию — она сидела в постели, и на голове у нее был розовый ночной чепец.
Вы знаете стихотворение «Атака легкой кавалерии», которое сочинил некто Теннисон? Его раньше упоминал Дживс, когда рассказывал про человека, у которого была сила десятерых. Оно вообще широко известно, я сам когда-то его декламировал лет семи или около того от роду, если меня призывали в гостиную, чтобы гости могли взглянуть на юного Вустера. «Берти чудесно читает стихи», — говаривала моя матушка (при этом, между прочим, искажая факты: я каждый раз сбивался), — и я сначала пытался спрятаться, но меня находили, вытаскивали, и мне приходилось браться за дело. Малоприятное испытание для всех присутствующих, как мне рассказывали.
Но что я хотел сказать, когда немного отвлекся на воспоминания о милых прошлых днях, это — что хотя почти все стихотворение улетучилось у меня из памяти, но самое сильное место я до сих пор не забыл. Там сперва, если помните, говорится:
и отсюда прямо попадаешь на отыгрыш:
Эти строчки я всегда помню, и сейчас я их процитировал потому, что, стоя в недоумении перед девицей в розовом чепце, я чувствовал себя в точности, как те ребята из кавалерийской бригады. Совершенно ясно, что кто-то ошибся, а именно — тетя Далия. Почему она сказала мне, что ее окно последнее с левой стороны, когда последнее окно с левой стороны было совсем не ее, этого я понять никак не мог. Напрасно я ломал голову, ища, как выражается Сыр Чеддер, скрытые мотивы.
Впрочем, разве угадаешь тайные мысли теток? Да и не время сейчас было для пустого умствования. Первая забота джентльмена, на исходе ночи заброшенного, точно мешок с углем, в девичью спальню, — завязать светскую беседу. Именно этим я и занялся. В подобной ситуации нет ничего хуже неловкой паузы и смущенного молчания.
— Привет, привет, — произнес я как можно бодрее и жизнерадостнее. — Очень извиняюсь, что заявился в такой момент, когда вы в невинном сне распутывали клубок дневных забот,[37] но я, видите ли, вышел подышать свежим воздухом, а все двери заперли, и я решил, чем поднимать на ноги весь дом, просто влезть в первое попавшееся открытое окно. Ведь знаете, это не дело — поднимать на ноги дома. Нехорошо.
Я готов был и дальше развивать эту тему, мне казалось, я на верном пути, получалось гораздо удачнее, чем прикидываться лунатиком, изображать внезапное пробуждение: «Ах, где я?», и так далее. Очень уж глупо… Но тут Флоренс рассмеялась своим журчащим смехом.
— Ох, Берти, — проговорила она, и представьте, совсем не таким досадливым тоном, каким барышни обычно говорят мне: «Ох, Берти». — Какой же вы романтик!
— То есть как?
Она еще посмеялась. Слава Богу, конечно, что она решила не поднимать шума, звать на помощь, и прочее. Но должен признаться, что этот ее журчащий смех меня немного озадачил. Я думаю, с вами тоже такое бывало: вокруг люди хохочут, как гиены, а вы не возьмете в толк, над чем. Оказываешься в невыгодном положении.
Флоренс странно так смотрела на меня, словно на ребенка, у которого хотя и водянка головного мозга, но все-таки он душка.
— Как это на вас похоже! — сказала она. — Я вам сообщила, что моя помолвка с д'Арси Чеддером расторгнута, и вы сразу же устремились ко мне. Не могли дождаться утра. Возможно, вы даже думали поцеловать меня спящую?
Я подскочил дюймов не меньше чем на шесть. Меня охватил ужас, и по-моему, не зря. Черт возьми, ты гордишься своей особой осмотрительностью в обхождении со слабым полом, и вдруг тебе говорят, что ты сознательно лезешь заполночь в окна к спящим девицам с намерением их поцеловать!
— Господи, да ничего подобного! — возразил я и поставил на ножки опрокинутый столик. — У меня и в мыслях ничего такого не было. Вы, вероятно, задумались и пропустили мимо ушей мое объяснение. Я же сказал вам, только вы не слушали, что вышел подышать ночным воздухом, а все двери заперли, и…
Флоренс опять зажурчала. Она по-прежнему умильно смотрела на меня как на славное придурковатое дитя, и даже еще умильнее, чем раньше.
— Неужели вы думаете, что я на вас сержусь? — попыталась она меня успокоить. — Нет, конечно. Я очень растрогана. Поцелуйте меня, Берти.
Что тут будешь делать? Вежливость прежде всего. Я подчинился, хотя и чувствовал, что это уж переходит всякие границы. Не по душе мне такие фокусы, слишком отдают французским духом. Вырвавшись, я сделал шаг назад и увидел, что выражение ее лица изменилось. Теперь она смотрела на меня, как бы примериваясь, наподобие гувернантки, приглядывающейся к новому ученику.
— Матушка глубоко ошибается, — проговорила Флоренс.
— Матушка?
— Ваша тетя Агата. Я удивился.
— Вы что, зовете ее матушкой? Ну, да ладно, дело ваше. Насчет чего же она ошибается?
— Насчет вас. По ее мнению, вы — унылое и безмозглое ничтожество, и вас давно уже надо было поместить в надежное заведение для умственно отсталых.
Я гордо вскинул голову, довольно чувствительно задетый за живое. Значит, вот как отзывается обо мне у меня за спиной эта ужасная женщина! Красиво, ничего не скажешь. И это женщина, напомню вам, чьего отвратительного сынка Тоса я многие годы практически нянчил на своей груди. То есть, когда он проезжал через Лондон в свою закрытую школу, я неизменно принимал его у себя с ночевкой и не только кормил по-королевски, но, жертвуя собой, водил в театр «Олд Вик» и в Музей мадам Тюссо. Неужели больше не осталось благодарности в мире?
