безответной любви. Она сушит человека и низводит его до уровня совершенной репы. Безответная любовь разбередила душу Рыжика. Прежде его не покидал покой. Даже финансовый крах, который изменил всю его жизнь, на деле не слишком потряс Рыжика. Характер позволял ему сносить удары жестокой фортуны с философским «Да ладно!» Теперь он на все реагировал острее. Его выводило из себя даже то, что раньше он считал неизбежным злом, — к примеру, усы дяди Дональда, которые их владелец привык за обедом использовать в качестве колючей проволоки, когда суп идет на штурм.
«Нет! — подумал Рыжик, останавливаясь напротив Девоншир Хауса. — Если он опять будет цедить суп сквозь эти свои заросли, я ткну его вилкой».
Жестокие мысли… жестокие! Они становились все безжалостней, ибо ничто не набирает силу быстрее мятежа. Бунтарские мысли охватывают душу со скоростью лесного пожара. В Рыжике уже тлела искра недовольства, и задолго до того, как он вышел к Гайд-Парку, внутри у него трещало пламя. Когда же он вернулся в свой клуб, он попросту представлял угрозу для общества, по крайней мере, для той его части, которая включала дядю Дональда, дядей Джорджа и Уильяма, а также тетушек Мери, Джеральдину и Луизу.
Пока Рыжик переодевался для предстоящего празднества в кофейне Блика, настроение его не изменилось. Скажем без утайки, Рыжик клокотал. Он угрюмо боролся с непокорным галстуком, когда поджидавшая своего часа судьба нанесла завершающий штрих. В дверь постучали, и рассыльный вручил Рыжику конверт.
Он взглянул на адрес. Конверт переслали из отеля «Нормандия». Внутри оказалась переданная с борта трансатлантического лайнера «Олимпик» радиограмма следующего содержания:
Помните зпт долой семью. С.
Рыжик тяжело плюхнулся на кровать.
Шофер такси, которое в двадцать пять минут восьмого остановилось перед входом в кофейню Блика на Стрэнде, был сражен наружностью и прекрасными манерами своего пассажира. «Решительный малый», — подумал он.
Глава V САЛЛИ ВЫСЛУШИВАЕТ НОВОСТИ
По прибытии в Нью-Йорк Салли собиралась снять номер в гостинице «Сент-Риджис» и купаться в роскоши, как и подобает богатой наследнице, а затем перебраться в небольшую, но удобную квартирку, которую она, как только выберет время, найдет и обустроит под постоянное жилище. Однако, когда в порту потребовалось дать адрес таксисту, ей вдруг показалось, что в этом плане есть что-то неприятно филлморовское. Она расстанется с меблированными комнатами, в которых прожила три года, когда найдет себе квартиру. А пока, если, конечно, ей не хочется в глазах собственной совести прослыть женской разновидностью Филлмора, правильнее будет вернуться под гостеприимную крышу миссис Мичер и воссоединиться со старыми друзьями. В конце концов, наш дом — там, где наше сердце, даже если количество чернослива в меню превышает все границы разумного.
Может, оттого что, поступив достойно, она была довольна собой, а может, оттого что предвкушала встречу с Джеральдом Фостером после столь долгой разлуки, Салли казалось, что улицы, по которым она проезжает, просто сияют. Было Удивительно свежее нью-йоркское утро — голубое небо, янтарный восход. Даже урны своим видом радовали сердце. Счастливые люди катили на работу в переполненных трамваях, приветливые полисмены бойко регулировали движение, а одетые в белое дворники неторопливо и с видимым Удовольствием выполняли свою поэтичную работу. Вряд ли все эти люди знали, что она вернулась домой, но все они вели себя так, будто день сегодня особенный.
Первую нестройную ноту в этой праздничной увертюре взяла миссис Мичер. Выразив радость по поводу возвращения Салли, она сообщила, что Джеральд Фостер этим утром уехал из города.
— В Детройт поехал. И мисс Доланд с ним. — Тут она прервала сама себя, чтобы сделать едкое замечание слуге, который, вооружившись Саллиным чемоданом, вознамерился испортить обои в холле. — В понедельник там будут играть его пьесу, — продолжала миссис Мичер. Слуга грохотал чемоданом уже на лестнице. — С тех пор как вы уехали, они все репетировали.
Салли огорчилась было, но стояло такое дивное утро и Нью-Йорк после скучного путешествия через океан казался таким чудесным, что она решила не расстраиваться по пустякам. В конце концов, завтра можно будет поехать в Детройт. Ждать чего-то приятного не так уж плохо.
— Так, значит, Эльза тоже играет? — спросила она.
— Конечно. И я слышала, неплохо. — Миссис Мичер старалась не отставать от закулисных сплетен. Она и сама когда-то играла и даже участвовала в «Флородоре»,[77] правда, в отличие от многих других, не была в том, самом первом секстете. — Мистер Фоситт был на репетиции и сказал, что мисс Доланд бесподобна. А ему, знаете ли, угодить непросто.
— Как там мистер Фоситт?
Миссис Мичер, любившая трагедии, определенно решила испортить Салли настроение. Она оживилась:
— Несчастный старик! Совсем плох. Вчера лег рано, с головной болью. Сегодня я поднималась к нему — выглядит
— Боже мой! Неужели вы думаете?..
— Ну, вообще-то он не почернел, — нехотя признала миссис Мичер. — Говорят, они чернеют. Конечно, если верить газетам. Хотя, может, просто время еще не пришло, — добавила она в надежде, что все наладится. — Скоро к нему придет доктор. А так, он всем доволен. С ним сейчас Тото.
Салли разволновалась не на шутку. Как и у всех проживших какое-то время под одной крышей с Тото, у нее сложился вполне определенный взгляд на упомянутое четвероногое. Даже здоровому человеку с трудом удавалось выносить маленькое кудлатое существо с визгливым лаем, носившее гордое имя собаки и бросавшее тень на весь собачий род, а уж больному это вовсе не под силу. У нее сердце кровью обливалось при мысли о мистере Фоситте. Миссис Мичер, напротив, свято верила в целительную силу своего любимца. Эту веру не поколебало даже семилетнее знакомство с ним. Она считала: если Тото у изголовья, больному ничего не нужно, и стремилась почаще баловать страждущего.
— Я должна повидать его! — воскликнула Салли. — Бедняга!
— Ступайте. Его комнату вы знаете. Слышите? Тото с ним болтает, — благодушно заметила миссис Мичер. — Печенья хочет, вот в чем дело. Тото любит похрустеть после завтрака.
Когда Салли отворила дверь, больной с тоской в глазах повернулся и, увидев ее на пороге, просиял. Правда, сейчас мистер Фоситт обрадовался бы любому посетителю: его маленький гость явно засиделся и исчерпал терпение обычно радушного старика. А то, что вновь прибывшая оказалась его дорогой Салли, он воспринял как истинное чудо.
— Салли!
— Минуточку! Тото! На!
Тото при виде еды онемел, спрыгнул с кровати и, склонив набок голову, вопросительно уставился на печенье. Он был недоверчив, однако на этот раз клюнул на приманку и дал вывести себя в коридор. Салли швырнула печенье на лестницу, скользнула назад в комнату и захлопнула дверь. Тото тявкнул раза два то ли в знак благодарности, то ли от бессильной ярости и засеменил вниз. Мистер Фоситт вздохнул облегченно.
— Салли, вы явились как ангел милосердный. Почтеннейшая миссис Мичер заботится о моем благе, и я не устану преклоняться перед ее добротой, однако она заблуждается, полагая, что этот треклятый щенок сочетает в себе достоинства сиделки, чудодейственного снадобья и недели на курорте. Она упорно его мне подсовывает, а он все время лает, совсем как сейчас, когда вы с поистине женской находчивостью, которая выше всяких похвал, выставили его вон. Мне всякий раз кажется, что бьют молотом по листовому железу. Да, вы — неповторимая женщина. Ваши добрые дела блестят в злом мире.
