— Это миссис Моллой.
— А, новенькая!
Фредди взял холодноватый и чуточку надменный тон.
— Если я правильно представляю себе, что ты хочешь этим сказать, — а я представляю это правильно, — то ты сейчас пробьешь далеко в сторону от ворот, и тебя будут утешать товарищи по команде. Переломи тенденцию прислушиваться к тому, что диктует тебе больное воображение, а то ты вечно что-нибудь брякнешь, а потом начнутся муки совести. Тебе не приходилось видеть альпийские снега?
— Я их очень хорошо представляю.
— Так вот, я чист, как альпийский снег. А миссис Моллой, — я хотел это сказать, но ты меня перебила, — никто иная, как жена Томаса Дж. Моллоя. Он проживал в «Приусадебном мирке» до той поры, пока им не завладела мисс Йорк. Миссис Моллой шла но улице и подвернула лодыжку…
— И на счастье, тут же подвернулся ты.
— Я не подвернулся. То есть не в этом смысле! Если ты соблаговолишь буквально на полминутки сомкнуть свои нежные уста, я разъясню тебе смысл произошедшего и сделаю это по возможности полно. Я вовсе с ней не разгуливал, как раз наоборот, я гулял сам по себе, что вполне характерно для этой улицы, а она — сама по себе, что также вполне характерно, да, мы гуляли совершенно автономно и независимо, и вот тут-то она подвернула лодыжку, о чем я уже упоминал. Я увидел, что она споткнулась — я двигался сзади от нее — и, вполне естественно, подхватил ее.
— Так-так…
— При чем здесь «так-так»? Если женщина, которой вас в недалеком прошлом представил ее муж, на ваших глазах едва не летит вверх тормашками, вам незачем раздумывать, вы можете смело подать ей руку. Таковы законы рыцарской чести. Поэтому, обвиняя меня в вольностях посреди Бондстрит, ты тем самым, — надеюсь, ты согласна, — порешь вздор, несешь чушь и лепишь галиматью.
— Я не обвиняла тебя в вольностях.
— Но собиралась это сделать. Ну так вот, я ее подхватил, и мне пришло в голову, что после такой неприятности она может испытывать некоторое недомогание. Я пригласил ее в «Боллинджер», чтобы вернуть ей нормальное кровообращение. Но, — продолжал с чувством Фредди, — в этой собачьей забегаловке заряжают так, что все волосы на голове увянут и засохнут. Когда явился официант и сообщил мне скорбную весть, у меня, например, на минуту поплыли круги перед глазами. Я решил, что он….
— Но расходы себя оправдали?
— Ты о чем это?
— Да так, ни о чем.
— Надеюсь. Мне не доставляет удовольствия кидаться огромными деньгами, которых у меня, в сущности, нет, чтобы поить шампанским едва знакомых женщин.
— Тогда зачем ты это сделал?
После этих слов у Фредди заныло сердце, стоило ему представить себе, насколько же глупый вид через пятьдесят секунд будет у этой недотепы. Да, вряд ли полноценный мужчина охотно повергнет любимую женщину в омут смущения и замешательства, показав ей со всей определенностью, что она вела себя, как ничтожная овца, со всеми своими нелепыми подозрениями и намеками на Бригхэма Янга, — и тем не менее иногда это делать необходимо. Иногда нужно навести порядок. Он придушил в себе жалость и заговорил:
— Я тебе скажу, почему я это сделал. Я сделал это потому, что чрезвычайно многим обязан ее мужу, Томасу Дж. Моллою, который не так давно, исключительно по велению сердца, уступил мне нефтяную акцию одного концерна, которую весьма скоро я смогу сбыть за десять тысяч фунтов.
— Фредди!
— Можно и «Фредди!» крикнуть. Умно, но не чересчур. Да, таковы факты, и я считаю, что раз уж Моллой обошелся со мной так благородно, то самое меньшее, чем бы я мог ему ответить, это отвести его пострадавшую жену в «Боллинджер», велеть человеку за стойкой хорошенько ей впрыснуть и не дрожать, если коктейль с шампанским немало стоит. Да, она грохнула парочку, и был момент, когда я решил, что она собирается заказать по-третьему.
Он не ошибся в своем предположении, что, открывая глаза на истину, сумеет добиться сильного эффекта.
— Мамочка! — сказала Салли.
— Десять тысяч
— Ой,
Он наращивал свое превосходство с настырностью хорошего полководца.
— Теперь, полагаю, тебе ясно, почему я заговорил об альпийском снеге.
— Ну конечно!
— Подозрений больше не будет?
— Исключаются.
— Мир и любовь?
— Они самые.
— Ну тогда давай зарулим в какую-нибудь дешевую богадельню, и я тебя угощу. А пока будем пировать, расскажу тебе про страну Кению и про то, почему тамошнюю кофейную индустрию ждет невиданная удача.
Роль смыслового ударения в заключительной тираде принадлежала прилагательному «дешевый», из чего следует, что в качестве места для трапезы он выбрал не «Баррибо». Поступи он так, они бы, пожалуй, заметили сидящих за столиком у стены мистера и миссис Моллой, и от их взгляда не ускользнуло бы, что последняя пребывает в приподнятом настроении. Долли, успевшая за семгой ввергнуть мужа в уныние отчетом о своих мытарствах в Вэлли Филдс, к появлению заливной курицы приурочила размораживание супруга.
— Все идет нормально, Мыльный, — говорила она. — Все в порядке.
— Да неужели? — огрызнулся мистер Моллой. История, которую ему пришлось выслушать, обратила семгу в пепел, и ничего лучшего, чем заливная курица, от жизни он уже не ждал.
— Ты послушай! На обратной дороге, на Бонд-стрит, я повстречала Виджена, и он мне подбросил одну идейку. Ты ведь Йорчиху знаешь.
Мыльного передернуло.
— Встречались, — глухо вымолвил он.
— Я хочу сказать, ты ведь знаешь, какую она муру сочиняет?
— Понятия не имею. Кто я, по-твоему, — книжный червь, что ли?
— Так вот, это всякие сю-сю-сю да ухти-тухти. Раскупают, как хот-доги на Кони-Айленд. У нее миллион фанатов и здесь, и в Америке, но я-то думаю, что она своей бурдой с маринадом по уши наелась, потому что следующую книжку хочет сделать, это, беспросветной, мне Виджен сказал. Мрачной такой…
— Ну и что? — с прежней угрюмостью обронил мистер Моллой.
— Как, что, разве нас это не касается? На это клюнет куча народа, правильно я говорю? Так что «Тайм» или «Ньюсуик», то есть какой-нибудь американский журнал, у которого в Лондоне есть офис, позвонит ей и скажет, что пришлет к ней одну из своих теток, которая выяснит, чего ради она так переключилась. Ну и вот, приходит тетка в этот «Мирок», расспрашивает Йорчиху, какого хрена с ней стряслось, а потом говорит, что нужно сделать несколько фотографий, в том числе — спальни, по той причине, что читатель их очень любит. И все, проникаем внутрь!
Мистер Моллой, как уже отмечалось, был не то чтобы очень сообразительным, — кроме случаев, затрагивающих круг его профессиональных интересов, — но и он ясно увидел, как много истины содержат эти слова. Поднося ко рту кусочек курицы, он вдруг оцепенел, держа вилку наперевес. Былая угрюмость бесследно улетучилась.
— Ластонька, — проговорил он, — мне кажется, это мысль.
— Вот-вот, повтори-ка еще раз. Вроде не должно быть никакого прокола. Позвоню ей после ланча и договорюсь, как встретиться.
Тут мистеру Моллою привиделась одна неувязочка.