преходящем воспалении слизистой оболочки. Несходство между страдающим человеком, и тем, кого гложет вопрос, почему же он не воздержался от омара, легко бросается в глаза даже издали.
— Фредди! — крикнула она. Он проковылял к забору и обвел ее опустошенным взором.
— Здравствуй, — отозвался он глухо, и она с ужасом поняла, что ни это свидание, ни то, что после ледяной отчужденности она с ним заговорила, не в силах рассеять его уныние.
— Фредди, дорогой! — взмолилась она, заподозрив, что он не знает о ее разговоре с мисс Йорк, — Неужели она не сказала тебе, что все уладилось?
— Кто?
— Лейла Йорк.
— А-аа, да-да-да. Сказала. Это, конечно, очень хорошо, как будто съездил в Боньор Реджис… Освежает… В этом смысле все в порядке.
— Тогда почему у тебя такой скорбный вид?
Миг-другой он размышлял молча. Специалист по Шекспиру, должно быть, сумел бы при взгляде на него сравнить его с наименее бесшабашным из всех Гамлетов, виденных на сцене от «Олд Вика» до Стратфорда.[58]
— Не знаю, как это помягче выразить.
— Что именно?
— То, что со мной случилось.
— У меня мурашки по коже бегают!
— Они еще не так забегают, когда ты все узнаешь, — молвил Фредди с прискорбным злорадством. Человек, которому предстоит обнародовать печальные вести, испытывает греховное наслаждение при мысли о том, что это — истинная сенсация. — Мне конец!
— Что случилось?!
— Я разорен. Я погиб. Все пропало.
— О чем ты?!
— Пока я буду говорить, дыши носом и глубже. Помнишь эту мою акцию «Серебряной реки»?
— Ну конечно.
— Она пустая.
— Но мне казалось…
— Мне тоже. Вот где вся закавыка. Этот Моллой — истинный гад. Волк в овечьей шкуре. Только и думает, кого пожрать.[59] Меня-то он сожрал в два счета. Тысяча штук испарилась за клочок бумажки, которому красная цена два пенса. А, кстати сказать, — припомнил Фредди. — Меня с работы уволили.
— О, Фредди!
— Шусмит этим утром выгнал. Одна пакость за другой! Салли бессильно прислонилась к забору. Устремив взгляд на Фредди, она обнаружила, что он словно бы реет в воздухе. Из чего не следует, что он стал выглядеть лучше.
— Единственный просвет в том, что он выдал мне месячное жалованье, так что я позволю себе пригласить тебя в ресторан. Как ты, не против?
Салли кивнула. Говорить она пока не могла.
— Нужно возместить моральные убытки. Отправимся в «Ритц» и кутнем на полную катушку. Мы же, как-никак, теперь вместе, — угрюмо добавил он.
К Салли вернулась речь.
— Что же ты собираешься делать?
— А вот, наконец, и главный вопросец! Что я могу делать? Видимо, подыскивать работу. Только что же это за работа такая? Мы, Виджены, большие привереды.
— А в Кению ты поехать не сможешь?
— Только если сумею приобрести в ближайшие два-три дня три тысячи фунтов, а шансы на это можно считать умеренными до тех пор, пока я не схвачу мотыгу и не пойду на приступ Английского банка. Вчера мне пришло очередное письмо от Боддингтона. Он не может ждать до бесконечности, и если я не хочу войти в долю, то он будет искать другого человека. Нет, похоже, что Кению мы проплыли.
Салли встрепенулась. У нее зародилась идея.
— Знаешь что…
— Нет, не знаю.
— Я подумала о Лейле Йорк.
— А что с ней случилось?
— Почему бы тебе не занять у нее денег? Фредди удивился.
— У мамаши Йорк?
— Ну да.
— Три тысячи?
— Она и не заметит. У нее их столько, что она не понимает, куда их можно деть. Все, что она ни напишет, расходится миллионным тиражом, а права на последнюю книгу она продала киношникам за триста тысяч долларов.
Бессмысленно уверять, что при упоминании такой суммы Фредди не сглотнул слюну, однако он был стоек. Персонаж Лейлы Йорк, которого агент темных сил искушает блеском презренного металла, не мог бы дать более решительный отпор:
— Нет, нет и нет, черт бы меня побрал!
— Ты возьмешь в долг. А потом отдашь.
Фредди качал головой. Его взгляды на краткосрочные ссуды так и не устоялись и тем не менее некоторых правил он придерживался неукоснительно.
— Исключено. Дядя Родни — да. Пуфик Проссер — за милую душу. Если б тот или другой хотя бы в малой степени показали готовность к взаимодействию, я бы с превеликой радостью сел им на ухо. Но просить денег у женщины, которую я знаю-то пару дней? Извините, не буду. Нет и нет. Есть у Видженов собственное достоинство.
Которое так помогает им, прибавила бы Салли, будь она в состоянии связно мыслить. С одной стороны, она восхищалась непреклонным, сильным, бескомпромиссным человеком, из уст которого вырвалось это благородное признание. С другой стороны, ей хотелось хватить его по макушке чем-то увесистым, чтобы голова у него наконец заработала.
Она внезапно ощутила, что вот-вот разрыдается.
— Мне нужно пойти в дом, — сказала она. У Фредди отвисла челюсть.
— В дом?
— Да!
— А мне нужно, чтобы ты была рядом. У нас куча нерешенных дел.
— Можем заняться ими попозже. Я должна приготовить обед.
— Мы с тобой обедаем в «Ритце».
— Знаю, но нельзя оставлять голодной Лейлу. Я ей цесарку купила.
Фредди безнадежно махнул рукой.
— Цесарка… в такой момент! Хорошо, стряпай. Когда ты кончишь?
— Она обедает довольно рано. К полседьмому, судя по всему, я буду готова.
— Договорились.
— Ну, пока, — сказала Салли и повернула к дому. Когда она проходила через заднюю дверь, слезы лились потоком. Не из тех она была девушек, которые плачут по всякому поводу, но уж раз начав, исправно доходила до конца.
Она приводила себя в порядок в ванной, когда в дверь позвонили. Предполагая, что мистер Корнелиус явился за свежей сводкой о стонах ближайшего соседа, она нехотя спустилась вниз и открыла дверь.
Однако на крыльце вместо мистера Корнелиуса стоял высокий, худой, небрежно одетый мужчина, чья внешность, несмотря на то, что она, бесспорно, видела его впервые, что-то ей смутно напоминала. В руке он держал большую плетеную корзину.
— Простите, пожалуйста, — сказал он. — Вы хозяйка дома?
