должен подчиняться нашей дисциплине…
— Да, именно, — вставил я.
— Вот и всё, что я хотел сказать. Возможно, будет лучше, если вы пойдете к нему прямо сейчас. Вы найдете его в кабинете.
Директор удалился, а я отправился в кабинет знакомиться с Золотцем.
Меня приветствовало облако табачного дыма, плывущего из-за спинки кресла. Войдя в комнату, я узрел пару башмаков, возложенных на каминную решетку. Шагнув вправо, я увидел мальчишку целиком.
Он разлегся в кресле, в мечтательной рассеянности, устремив глаза в потолок. Когда я подошел к нему, он затянулся сигаретой, взглянул на меня, снова отвел взгляд и выпустил новое облако дыма. Я его не заинтересовал.
Возможно, меня укололо такое безразличие, и потому я воспринял его предубежденно. Но, в общем, он показался мне юнцом на редкость непривлекательным. Тот портрет еще польстил ему. У него было толстое тело, круглая омерзительная физиономия с тусклыми оловянными глазами и брюзгливо обвисшим ртом. В общем, туша, пресытившаяся жизнью.
Склонен предположить, как выразился бы мистер Эбни, что заговорил я с ним резче и решительнее, чем говорил бы директор. Меня выводило из себя его чванливое безразличие.
— А ну-ка, выброси сигарету, — приказал я.
К моему изумлению, повиновался он мгновенно. Я уже начал подумывать, не слишком ли резко я с ним говорю — он, как ни странно, производил на меня впечатление взрослого человека, — но тут он извлек из кармана серебряный портсигар и открыл его. Тогда я и разглядел, что выбросил он на каминную решетку почти дотла сгоревший окурок.
Я забрал у него из рук портсигар и бросил на стол. Только тут мальчишка впервые по-настоящему заметил мое присутствие.
— Ну и наглец же вы! — обронил он.
Он словно бы торопился продемонстрировать самые различные свои дарования. Это, как я понял, мистер Эбни и называл «выражаться странновато».
— Не хами, — добавил я.
Мы несколько секунд пристально рассматривали друг друга.
— Кто вы? — спросил Огден. Я назвался.
— А чего вы сюда ввалились? Чего пристаете?
— Мне платят, чтобы я приставал. Это главная обязанность учителя.
— А, так вы учитель?
— Один из них. И между прочим, так, маленькая формальность — тебе полагается обращаться ко мне «сэр» во время наших оживленных бесед.
— Еще чего!
— Прошу прощения?
— Ступайте прогуляйтесь.
Видимо, он подразумевал, что рассмотрел мое предложение и сожалеет, что не может выполнить его.
— Разве ты не называл своего учителя «сэр», когда жил дома?
— Я? Не смешите! Так и мозоль на языке набьешь.
— Как я понимаю, ты не испытываешь чрезмерного уважения к тем, кто стоит выше тебя.
— Это вы про учителей? Да, не испытываю.
— Ты употребляешь множественное число. У тебя был учитель до мистера Бростера?
Он расхохотался.
— Да их десяток миллионов был!
— Бедняги! — искренне посочувствовал я. — И что с ними случилось? Совершили харакири?
— Да нет, уволились. Я их не виню. Я довольно крепкий орешек. Глядите, не забывайте.
Он потянулся к портсигару. Я сунул его себе в карман.
— Ой, надоело! — буркнул мальчишка.
— Взаимно.
— Вы что ж думаете, можно важничать и ко мне лезть?
— Ты точно определил мою работу.
— Ну, прям! Я всё узнал про это ваше заведение. Мне этот пустозвон всё разболтал в поезде.
Как я понял, подразумевал он мистера Арнольда Эбни и посчитал определение довольно удачным.
— Он тут босс, и только ему позволено бить мальчиков. Попробуйте только, сразу потеряете работу. А он ни в жизнь не станет, потому что папа платит ему двойную плату, и он боится — аж жуть, — что случится заварушка.
— Ты тонко уловил ситуацию.
— Да уж, это верно.
Я смотрел на него. Он сидел, все так же развалясь в кресле.
— А ты забавный, — заметил я.
Он чуть подсобрался, разозлившись. Маленькие глазки засверкали.
— Послушайте, да вы нарыватесь на неприятности. Чересчур уж вы нахальный. Что вы о себе воображаете? Кто вы такой?
— Я — твой ангел-хранитель. Я тот, кто возьмет тебя в руки и сотворит из тебя солнечный лучик. Я таких, как ты, насквозь знаю. Я бывал в Америке и изучил этот тип на его родном асфальте. Вы, перекормленные миллионерские детишки, все одинаковы. Если папочка не впихнет вас в офис, прежде чем вы из коротких штанишек вырастете, вы становитесь пустельгами. Думаете, будто вы одни- разъединственные на свете, пока кто-то не покажет, что это не так. Тогда вам приходится мириться с тем, что свалится на вас, — и с хорошим, и с дурным.
Огден заговорил было, но я уже увлекся своей излюбленной темой, которую изучал и над которой размышлял с того самого вечера, когда получил то письмо в клубе.
— Знал я одного человека, — продолжал я, — начинал он в точности, как ты. У него всегда было полно денег, он никогда не работал и привык думать о себе как о молодом принце. Что же с ним случилось?
Огден зевнул.
— Боюсь, я тебе наскучил.
— Да нет, валяйте, — разрешил Золотце. — Развлекайтесь себе!
— Ну, это долгая история, так что не стану тебя утомлять. Но мораль та, что мальчика, на которого сваливаются большие деньги, следует взять в ежовые рукавицы и вбить в него здравый смысл, пока он еще маленький.
— Болтаете много, — потянулся Огден. — И как это, интересно, вы возьмете меня в рукавицы?
Я задумчиво окинул его взглядом.
— Ну, всё должно иметь начало. Мне кажется, тебе сейчас больше всего необходимы физические упражнения. Будем бегать с тобой каждый день. В конце недели ты себя не узнаешь.
— Эй, если вы воображаете, будто заставите меня бегать…
— Когда я схвачу тебя за ручонку и побегу, то очень скоро ты увидишь, что бежишь. А спустя долгие годы, когда ты выиграешь марафон на Олимпийских играх, ты придешь ко мне со слезами на глазах и скажешь…
— Тьфу, что еще за слюни?
— И я не удивлюсь, — я посмотрел на часы. — А сейчас, между тем, тебе пора спать. Положенное время прошло.
Огден вытаращился на меня.
— Спать?!
— Да.
