архимандрита, 'весьма ученого человека'.
Нередко родственники заменяли отсутствующих в это время учителей или учили тем предметам, которых не знали родители. В семействе помещика В. В. Селиванова обучением детей заведовала тетка, но арифметику преподавал дядюшка. Точно также и С. П. Шипова, несмотря на наличие учителя — местного чиновника в чине коллежского асессора, — арифметике учил дядя, брат матери. А в семействе графов Бутурлиных не взятых на лето в поместье учителей русского и французского младшим детям заменяла старшая сестра. Кстати, такая практика для девушек считалась очень полезной, так как готовила их в дальнейшем к обучению уже собственных детей.
Бывали в качестве наставников и крепостные: конторщики могли учить барчуков математике, собственные музыканты — музыке и т. д.
Случались и совсем необычные случаи учительства. Однополчанин известного поэта, декабриста К. Ф. Рылеева, А. И. Косовский вспоминал, что недалеко от расположения их полка жил помещик Михаил Тевяшов. 'У него были две дочери 11 и 12 лет, но без всякого образования, даже не знали русской грамоты. Смотревши на семейство Тевяшовых, мы удивлялись и сердечно сожалели, что русский дворянин, хорошей фамилии, с состоянием, мог отстать от современности до такой степени и не озаботиться о воспитании двух дочерей. Рылеев первый принял живейшее участие в этих двух девицах и с позволения родителей принял на себя образование их, чтобы по возможности вывести их из тьмы… Взявши на себя столь важную обязанность, Рылеев употребил все усилия оправдать себя перед своей совестью: постоянно занимался с каждой из учениц, постепенно раскрыл их способности; он требовал, чтобы объясняли ему прочитанное и тем изощрял их память; одним словом, в два года усиленных занятий обе дочери оказали большие успехи в чтении, грамматике, арифметике, истории и даже Законе Божием, так что они могли хвалиться своим образованием противу многих девиц соседей своих, гораздо богаче их состоянием, в особенности старшая дочь, Наталья Михайловна, сделалась премилая умненькая девица'. На этой-то самой Наталье Михайловне Рылеев вскоре и женился.
Среди учителей ('и в дом, и по билетам') в равной степени присутствовали как иностранцы, так и русские.
В XVIII веке русские учителя вербовались в основном из самого же 'благородного сословия' — офицеров и чиновников. С конца века в этом качестве часто выступали университетские профессора и студенты-семинаристы, а еще позднее — университетские студенты и преподаватели гимназий.
Против русских наставников довольно долгое время в 'хороших домах' существовало предубеждение. Большинство из них принадлежали к разночинной или духовной среде, которая не могла похвастаться изящными манерами и светскостью. Их сторонились, так же, как сторонились дворовых: чтобы не испортили ребенку свежий и старательно наведенный лоск. Лишь в середине XIX века, по мере роста числа вполне воспитанных в светском понимании учителей-русских, их услуги сделались более востребованы.
Среди русских наставников, много работавших в знатных семьях, встречались и такие крупные фигуры, как М. А. Максимович (поэт и ученый-энциклопедист), видный поэт и переводчик С. Е. Раич (среди его учеников был поэт Ф. И. Тютчев), великий историк С. М. Соловьев — в студенческие годы он регулярно летом преподавал у графов Строгановых 'русские' предметы — историю, язык и словесность. В семьях Самариных, где у него учился знаменитый славянофил публицист Ю. Ф. Самарин, а затем А. С. Сухово- Кобылиных был домашним учителем крупный критик, журналист Н. И. Надеждин. Здесь завязался его долгий и мучительный роман с Елизаветой Васильевной Сухово-Кобылиной. Девушка отвечала ему взаимностью, но ее родители-аристократы решительно восстали против брака с плебеем и 'поповичем', и это сломало и карьеру, и личную жизнь Надеждина, а его возлюбленную едва не довело до безумия. Он так и остался холостым, а ее впоследствии все-таки выдали замуж за графа Салиаса де Турнемира. Позднее Елизавета Васильевна прославилась как писательница, под псевдонимом Евгения Тур.
При любом раскладе русские наставники обходились существенно дешевле иностранных. В конце XVIII века семинариста можно было нанять за 50 рублей и пару платья (сумма в год) и при этом еще приспособить учителя вести счета или присматривать за хозяйством, а в 1840-х годах русский наставник получал от силы 25 рублей ассигнациями в месяц, 'зато французам и француженкам не жалели тысяч'.
XVII. Идеал воспитания
В своем поведении и образе жизни дворянство ориентировалось на достаточно определенный идеал. К дворянским детям применялось 'нормативное' воспитание, которое не столько развивало личность, сколько вырабатывало соответствие образцу (впрочем, это относилось ко всякому сословию: дети должны были походить на родителей). Этот идеал весьма сильно варьировался в зависимости от близости к столицам и места на иерархической лестнице, семейных традиций и среды, но он присутствовал всегда.
В нравственном воспитании черты допетровского идеала — человека безоговорочно преданного государю, набожного, аскетичного, благочестивого и благотворящего — долго сочетались с заимствованным из Европы идеалом рыцарственности с его новым пониманием личной чести, собственного достоинства, честности и благородной независимости.
В конце XVIII века, во времена классицизма, серьезным элементом поведенческой модели становится герой Античности, каким он представал со страниц трудов Плутарха, Тита Ливия, Цицерона, Тацита. Возникает настоящий культ несгибаемых стоиков, мудрых законотворцев и отважных полководцев, самоотверженных ораторов и доблестных воинов, жертвующих собою ради отечества. 'Голос добродетелей Древнего Рима, голос Цинциннатов и Катонов громко откликался в пылких и юных душах… — писал С. Н. Глинка. — Были у нас свои Катоны, были подражатели доблестей древних греков, были свои Филопомены'.
Герои Античности тоже воспринимались подростками и юношами как эталоны благородства, мужества и чести; им подражали буквально. И прыгали со стола, как Курций, и жгли руку раскаленной линейкой для подтверждения своих слов, как Муций Сцевола, и рвались на войну, чтобы уподобиться Гектору или одному из трехсот спартанцев. Рассказывали, что юный Никита Муравьев (будущий известный декабрист) никак не хотел танцевать на детском балу. Мать подталкивала его к танцующим, а Никита пресерьезно спрашивал: 'Маменька, разве Аристид и Катон танцевали?' — 'Разумеется, танцевали в твоем возрасте', — отвечала умная мать.
Наверное, не было ни одной дворянской семьи (кроме уж совсем деклассированных), где бы родители и — с их подачи — наставники напрямую учили детей подлости, беспринципности и лжи. Все хотели видеть своих сыновей и дочерей добрыми, честными и великодушными и внушали добро.
Графиня В. Н. Головина вспоминала, что ей 'строго запрещалось лгать, клеветать на кого бы то ни было, невнимательно относиться к несчастным, презирать соседей — людей бедных, грубоватых, но добрых'.
Граф С. Л. Толстой вспоминал, что для его отца самыми серьезными проступками детей были 'ложь и грубость', к кому бы они ни допускались — к родителям, воспитателям или прислуге. Столь же недопустимыми Толстой считал и грубую фамильярность в дружеских отношениях.
Но, как водится, на личность подростка влияли и общепринятые идеалы, и прочитанные книги, и наставления нянек и гувернеров, и невольный пример родителей — Собакевичей и Ноздревых, либо образцовых Болконских, и общение с соседями — 'секунами и серальниками', или же олицетворениями 'честной бедности', или 'великодушного богатства', и мир людской и девичьей, и друзья.
Дворянский ребенок редко рос в одиночестве. Помимо приятелей-дворовых, перед которыми все-таки сохранялось превосходство, рядом с ним практически всегда находились ровесники — братья и сестры, родные, двоюродные и совсем дальние, а также соученики, даже если образование проходило дома.
