Читаю – с трудом и с увлечением – книгу М.Фуко 'Слова и вещи'. С трудом, потому что, увы, не привык к этому сложному языку, да и всегда был относительно слаб в отвлеченностях. С увлечением, потому что, читая, чувствую все время, что здесь что-то очень для меня важное, хотя бы часть ответа на центральный для меня вопрос – о символах, знаках, языке и их соотношении с
Первая вечерня, первая Литургия. Серо и душно.
1 неподвижное время (фр.).
2 предубеждение (фр.).
3 последнее, но тем не менее важное (англ.).
4 'Свидетельство о динамике спасения' (англ.).
5 свидетельствует (англ.).
Пишу это перед окном с видом на главную площадь Мехико. Налево огромный собор барокко, напротив дворец. Восемь часов утра. Дождь.
Прилетел сюда вчера поздно вечером из Labelle. Как всегда, летом ничего не записывал; как всегда, в Labelle главное почти невыразимо и неописуемо – погружение, ежедневное, в лабельский 'микрокосм': озеро, небо, леса, холмы, почти ежедневные прогулки с Л. по любимым дорожкам, в любимые деревушки.
Три недели присутствия Андрея и его жены] Лики.
Писание, сначала, доклада для Афин (куда не поехал: вдруг почувствовал, что десять дней на конференции православных богословов – просто
В общем – чудное лето, несмотря на множество дождливых дней, две поездки в Нью-Йорк и мелкие [трудности].
Сюда приехал на три дня по приглашению вл. Димитрия и епископа Хозе. Что-то вроде 'дружеского визита'.
9.30 вечера. Длинный день 'в Мексике'. Утром за мной заехал еп. Хозе, и мы втроем – с еп. Димитрием – поехали сначала пить кофе. Погода серая и мокрая – нет-нет падает дождь. Город наполовину 'американский' – и в ту же меру безобразный, наполовину 'сам с усам', с европейским налетом. Среди новых, бесцветных зданий то тут, то там старые с выкрутасами здания, балконы, удивительные окна. Но больше всего удивляешься не городу и даже не бесчисленным церквям барокко, а людям, то есть самим мексиканцам…
Вчера одолела усталость. Сейчас 6.30 вечера, и я только что вернулся в свою гостиницу] 'Majestic' после длиннейшего дня. Но вернусь сначала ко вчерашнему. Весь день – до 'банкета', о котором ниже, – прошел в прогулке по городу с вл. Димитрием. Собор, церкви – с вызолоченной внутренностью, центр города, опера, бульвары. Как всегда, новое место рождает интерес: все то немногое, что знал об истории Мексики и что никогда не волновало, оживает: остатки храма ацтеков и тут же изумительный макет этого грандиозного сооружения, испанское владычество, революция, новая Мексика. Вдруг начинаешь жалеть, что так мало знаешь, ибо, ходя под этим низким небом, в этой толпе, вдруг чувствуешь вес всей этой истории, целого
Город, скажу еще раз, безобразен в своем неряшливом, американском модернизме. Но за этим безобразием чувствуется еще совсем недавно оживлявшая его 'душа'. И ритм его, толпа, длинные улицы с lampadaires
1 фонарями (исп.).
канские.
То, что больше всего 'заметилось', удивило и потому осталось: невероятная
Необычайная привлекательность этих людей: красота глаз, у каждого свое лицо, своя повадка, и у всех – благородство. Нет кошмарных стареющих завитых американок, нет чувства 'одиночества в толпе', столь сильного в Нью-Йорке. Нет казенного смеха, напускного доброжелательства. Действительно chaleur humaine
В 2.30 едем на 'банкет' в честь вл. Димитрия и меня. 'Банкет' у очень простых людей, в очень маленькой квартирке. Человек двадцать – все православные мексиканцы. Но такого радушия, такой простоты и всего этого – с таким достоинством и подлинным аристократизмом я даже и представить себе не мог. Тут же гремит 'оркестр' из четырех человек, масса еды, масса питья, но все в каком-то удивительном 'тоне'. Молодой диакон читает поэму об Иисусе Христе, словно поэзия, как и музыка, – органическая часть жизни, а не 'культура'. Хозяин поет. Какая-то молодая женщина танцует изумительный по целомудрию, соединенному со страстью, мексиканский танец. И во всем подлинная и радость, и бессознательная глубина, и, самое главное, – доброта.
В 7 часов – вечерня в недостроенном соборе. Служат молодой священник и молодой диакон. Волнение от этого 'мексиканского Православия', так наивно, по-детски, доверчиво и целостно принятого. Все бедно и все сияет, и всюду – эти черноглазые дети, отдающиеся тебе с какой-то ангельской легкостью и красотой.
Только в десятом часу попадаю обратно в отель, разбитый, но совершенно счастливый.
Сегодня утром – в первый раз солнце и голубое небо. Длинная архиерейская Литургия -с двумя архиереями… Стоя у престола, думал: во всей этой толпе я – единственный православный по рождению. А, смотря на лица старых женщин, прекрасные своей строгостью и человечностью, все мысленно повторял: 'Скрыл от мудрых и открыл младенцам…'
В 3 часа – снова банкет, на этот раз в огромном 'народном' ресторане. Мы прослушали четыре оркестра, игравших для нас… Поразительная атмосфера – толпа, шум, веселье, и ни йоты вульгарности. Опять пошел дождь. Опять прояснело – так что, возвращаясь в отель, видели цепь гор на горизонте, вулканы.
Сейчас сижу у окна с видом на 'площадь Конституции' – огромную, строгую. Налево – иллюминированный собор. Огни фонарей расплываются в мокром асфальте. Еще одно прикосновение – к таинственной по своей глубине и божественности жизни…
1 человеческое тепло (фр.).
2 Ср. Мф.11:25: '…утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам'.
Начинаю мой третий и последний день в Мехико. Вчера вечером длинный разговор с вл. Димитрием – о Церкви, о Мексике и т.д. С ним легко и хорошо. Потом один – часов в 11 – гулял по площади и прилегающим улицам. Старался 'нащупать' своеобразие атмосферы этого города по отношению к США. И тут, и там корни в Европе, а различие разительное. Думаю (tentatively
