как всегда, печаль разлуки с чужой, ставшей на минуту своей , жизнью. С Белградом, который для меня просвечивает детством и молодостью и который, как черной пылью, покрыт бездонной печалью и скукой своего пакостного социализма.
Вот уеду, и из этих десяти дней вырастет что-то одно и единое, и они претворятся в еще один пласт, образ, неистребимую пометку на памяти – как Галилея и Фавор, Финляндия, Венеция, Рим, Аляска. Может быть, бесконечная, бездонная тишина садов этих женских монастырей. Может быть, больные мать и сын, слитые в ставшем для них всей жизнью безнадежном подвиге, может быть, еще что-нибудь – последние слова сегодняшнего Евангелия: 'Доколе свет с вами, веруйте в свет да будете сынами света…'1.
Нью-Йорк. Среда, 1 октября 1980
В первый раз с начала лета один в нашей нью-йоркской квартире. Из Белграда вернулся поздно вечером в субботу 27-го. Погрузился в семинарские дела, лекции. Вчера, как всегда, бесконечный прием студентов. Телефоны. Вчера вечером обалделые, с головной болью, проводим с Л. вечер у телевизора, смотря комедии…
Война между Ираном и Ираком. Нехорошее, злорадное чувство: удовольствие от этого взаиморазрушения. Как все это – прежде всего – глупо!
Читаю воспоминания Мирча Элиаде ('Les promesses de 1'йquinoxe'2 , 1907-1987). Детство и студенческие годы в Бухаресте entre des guerres1 . Интеллектуальная жажда, поиски смысла жизни, история религии, все это с каким-то неслыханным 'нажатьем педали', пафосом, 'запоем'… Но вот что поражает: тут и мистерии, и орфизм, и отъезд на три года в Индию для изучения йоги, тут все – кроме Православия . О нем ни одного слова, как будто его нет, как будто оно не имеет, не может иметь никакого отношения к этим исканиям. Когда-то, при встрече, Элиаде сказал мне, что его вера – это вера 'румынского крестьянина', что богословия он не знает… И вот всю жизнь пишет о богословии других религий, создал целую школу, в свое понимание религии вгоняет – de facto – и христианство, знает все о малейшей индусской секте, а богословие его 'веры' остается вне поля интереса … Не знаю – пока что прочел полкниги, может быть, дальше он что-либо и скажет о своей вере. До сих пор – ни слова…
1 Ин.12:36.
2 'Обещания равноденствия' (фр.)
3 между войнами (фр.).
538
Четверг, 2 октября 1980
Перед отъездом в Syosset на малый синод. Вчера вечером лекция о храме и 'храмовом благочестии'. В связи с этим – мысли о судьбе Православия. Торжество сейчас – в богословии и в благочестии – монашеской линии. В Сербии все, что возрождается, связано с покойным о.Иустином Поповичем и его двумя молодыми учениками – о.Амфилохием и о.Афанасием. Повсюду – патристика. Меня беспокоит отождествление этой линии с Православием. Это уже не pars pro toto1 , а выдавание ее за само 'toto'2 . В Америке – редукция Православия к иконам, всяческому 'древнему' пению и все к тем же 'афонским' книгам – о духовной жизни. Торжествует 'византинизм', но без присущего ему космического охвата. Я не могу отделаться от чувства, что все это прежде всего своего рода романтизм . Любовь к этому образу Православия, и любовь потому как раз, что этот образ так радикально отличен от образа современного мира… Бегство, уход, сведение Православия к себе, защита его всевозможными 'рогатками'.
Для меня крайне знаменательно то, что повсюду, где эта линия торжествует, как-то выпадает Евхаристия, причастие . И это значит – чувство, опыт Церкви , и опыт ее, который сейчас нужнее всего. 'Евхаристическая' Церковь сама себя опознает как 'в мире и не от мира'. Монашеская линия Церковь – приход, соборность и т.д. – 'отдает' миру сему, только личное противостояние ему и уход из него (внутренний) являет как 'православный' ответ и путь. Монашеская линия, как это ни звучит странно, 'обмирщает' Церковь, так что уходить надо не только из 'мира', но и из нее…
Молодые богословы в Сербии строчат диссертации – и все, почти без исключения, о паламизме, о спорах XIV века, о всяких dii minores3 этого движения. Словно ничего другого в Православии нет. Иосиф Вриенний или – из ранних – Евлогий Александрийский и вечный Максим. Не Церковь , не ее жизнь и не вызов этой жизнью – миру, а только вот этот духовный гнозис… Еще шаг – и психологически, если не догматически, мы в дуализме, манихействе.
Карташев когда-то в каком-то отзыве о кандидатской работе писал: '…где Христос, где апостолы, где Церковь? Все затмила собой огромная тень Старца …' И, конечно, не случайно и то, что эта линия легко, как бы натурально, сочетается с романтикой национальной – 'Святая Русь' и т.д., то есть с прошлым , с его 'образом' и 'стилем'.
Как-то, в минуту откровенности, Иван Мейендорф сказал мне, что он совсем не понимает, почему люди занимаются 'Отцами'. Я боюсь, что притягивает к себе людей не мысль Отцов, не содержани е их писаний, а стиль их. Это сродни православному отношению к богослужению: 'любить' его, не понимая, и в ту меру, в какую 'не понимаешь', то есть не обязан делать никаких выводов. Сидим в своей раковине, очарованные ее 'мелодией', и не замечаем, что разлагается Церковь и давно уже ушла с поля битвы.
1 часть вместо целого (лат.).
2 'целое' (лат.).
3 младших богах, второстепенных персонажах (лат.).
539
Воскресенье, 5 октября 1980
Вчера напряжение Education Day. Торжественная Литургия в огромной палатке. Четыре епископа, двенадцать священников. Несметная толпа. Потом хоры, танцы, сплошные объятия, поцелуи, короткие разговоры. Все под бледным, совсем уже осенним солнцем. И, как всегда, радость и подъем от этого 'погружения' в Церковь, от 'благоволения', которым пронизан этот день. К вечеру, однако, страшная усталость.
Накануне, в субботу, в больнице у Миши. Все продолжает стоять вопрос: вернется ли он к полному сознанию, к разуму. Сам он очевидно мучается этой внутренней борьбой. Л. говорит – и как это верно, точно: '…в М. есть что-то драгоценное …' Вот приходит такое , и все на своем месте, в вечном порядке: жена, дети, весь глубокий, единственно подлинный пласт жизни.
Сегодня – в чудовищно переполненной церкви – крещение сына Боба Ариды. А сейчас наконец воскресная тишина. Л. спит. За окном желтеющие деревья. Я правлю корректуру 'Таинства воспоминания'. И все время, хотя и подсознательно, помню, что мне пошел шестидесятый год!..
Понедельник, 6 октября 1980
Воспоминания Мирча Элиаде. Он проводит три года в Индии, изучая всяческую индусскую премудрость, йогу, тантру и т.д. Полгода сидит в келий в 'ашраме'… Но нигде, ни разу в этой длиннейшей книге не говорится о Боге. О религии – да, но не о Боге. Это поиски моего пути. Это мучительный выбор – 'святость' или 'творчество', это безостановочный анализ разных типов 'духовности', но без Бога. Как это далеко от Евангелия с его 'если любите Меня…'1.
Во всех этих религиозных 'структурах' главное то, что нечего и некого любить , кроме какого-то отвлеченного совершенства ('la quete de 1'absolu'2 ). В них невозможно представить себе обращение разбойника на кресте, Заккея, мытаря… Все нужно 'изучать' (молитву, совершенство), все время быть обращенным на себя… На
