ДНЕВНИКИ

этого душного мирка враждой, мелким честолюбием, мелким властолюбием, личными счетами, недоверием. Опустошенность души, неспособность стряхнуть с нее всю эту липкую нечисть и страстное, overwhelming2 желание уйти… Днем читал некоторое время статьи и брошюры о патриархе Тихоне, и вот еще раз убедился в том, что книги 'приходят' в нужное время: именно в нечисти и окруженный ею жил патриарх, она была его крестом и мукой, в принятии, несении их его подлинная святость. Урок и наставление.

'Узость и теснота': почти физическое присутствие и ощущение уныния. И вдруг – отпускает. И такое же ощущение мира и света. То, что кажется невозможным за минуту до этого, становится самоочевидным, реальным.

Введение во Храм по старому стилю. 'Семеновский праздник'. Нас с детства водили в этот день на полковой молебен на rue Daru. Сначала было много народа, атмосфера светского праздника. Они – офицеры – уходили в ресторан. Потом все меньше и меньше… А теперь стоит на молебне, в освещенном храме, с полным хором, один Андрей! Вот она – 'верность an Sich'3 , безотносительно к тому, чему она верна. Миф, о котором я писал вчера или позавчера, – в чистом, хрустальном виде. Когда он перестанет устраивать этот молебен, что-то кончится . Что именно? Не Семеновский полк, конечно, которого нет уже пятьдесят лет. Некая платоновская идея. Память о памяти, воспоминание о воспоминании:

Был целый мир, и нет его,

Нет ни похода Ледяного,

Ни капитана Иванова,

Ну абсолютно – ничего…4

1 Поль Леото: 'Я часто думал об этом: работать до изнеможения, ни на минуту не останавливаться – какой дар иллюзии! Какое отсутствие чуткости! В то же время ни грёз, ни колебаний, ни равнодушия, ни легкого привкуса горечи от суеты всего окружающего? Приходится признать, что нет' (Театр Мориса Буассара, I, 373) (фр.).

2 безграничное (англ.).

3 'как таковая' (нем.).

3 Из стихотворения Г.Иванова 'Все чаще эти объявленья…'. Правильно: 'Невероятно до смешного: / Был целый мир – и нет его… / Вдруг – ни похода Ледяного, / Ни капитана Иванова, / Ну абсолютно ничего!'.

Сохранить же навеки все это: группу седеющих людей, уходящих в свете фонарей, в промозглый парижский вечер, из русского собора, после вечной памяти 'Державным шефам', – эту вспышку праздника, молодости, дружбы и т.д., сохранить, воплотить все это, причастить этому может только искусство. 'Квинтэссенция эмиграции'.

Семеновцы были всегда впереди,

И смерть дорога им, как крест на груди1.

В этом, однако, все . И вот, по-видимому, задача этой тетради, инстинктивная в ней нужда: сохранить в себе все, не дать себе сузиться до чего-то одного: 'декан Св. Владимирской Духовной Академии', 'литургист' и т.д.

Вчера – в невероятно ясную, страшно морозную ночь – потрясающий вид Нью-Йорка перед въездом в сам город. И зажженные елки на пустой Парк-авеню.

Перечитал написанное и подумал: а Пруст-таки прав. Никогда, наверное, не был Семеновский полк так жив , как в эти парижские полковые праздники, когда память очищала его от всему мешающей и все извращающей 'реальности'. В этом, конечно, сущность праздника. 'Его же память ныне совершаем'.

Один в кабинете в семинарии. Солнце. Девять часов утра: 'il faut tenter de vivre…'2.

Пятница, 6 декабря 1974

Именины по старому стилю, Николай Чудотворец по-новому. Архиерейская служба. Хиротония. Все эти дни – удручающие по своей мелочности церковные страстишки, выматывающие душу. В среду ездил в Принстон читать лекцию в Princeton Theological Seminary3 . Главная радость – от самой поездки. Потрясающий закат: на несколько минут все – голые деревья, поля, дома – стало красным, горящим. Потом – чудный городишко, ужин во французском ресторане, после лекции – беседа 'на высоком уровне'. Та Америка, которую я люблю: доброжелательная, свободная, укорененная в атмосфере толерантности, желания понять чужую точку зрения, то есть всего того, чего так катастрофически не хватает русским.

Вчера – с Льяной на Пятой авеню. Совсем случайно попали на зажжение грандиозной елки в Rockefeller Center. Огромная толпа, вдруг радостный гул – когда вспыхнуло тысячами разноцветных огней восьмиэтажное дерево. Какой это был 'удобный' мир. Говорю 'был', потому что все указывает на то, что он приходит к концу, изживает сам себя.

Книга G.Suffert 'Les Intellectuels en chaise longue'4 . Как все это до смешного верно!

1 Марш Семеновского полка.

2 'надо пытаться жить' (фр.).

3 Принстонской богословской семинарии.

4 Ж.Суффера 'Интеллектуалы на диване' (фр.).

Суббота, 7 декабря 1974

Утро блаженного безделья после бурных дней (вчера годовое заседание Board of Trustees). Читал в 'Нью-Йорк Таймс' речь американского посла в ООН: предупреждение и угроза, твердые и спокойные. Тон, которого так ужасно недостает в мире.

Понедельник, 9 декабря 1974

В субботу – длинный разговор по телефону с Павлом Литвиновым. Р.Б.Гуль (по-видимому, не без давления со стороны G.Kennan и Whitney) предложил ему, Хомякову (моему на протяжении нескольких лет 'редактору' на радио 'Свобода') и Ржевскому войти в редколлегию 'Нового журнала'. Все, что Литвинов мне говорил – о Гуле, о журнале, о своих планах, кажется мне верным, умным, благородным. Я ему говорю: 'Как бы ни было трудно, принимайте…' 'Историософски' это была бы передача эмигрантского толстого журнала 'новой эмиграции', передача оправданная, поскольку 'старая' кончается и выдыхается.

В субботу – письмо от Никиты, в ответ на мое о Солженицыне, письмо, очень меня обрадовавшее согласием Н. со мной.

'Со всеми Вашими формулировками я целиком согласен, но можем ли мы требовать от А.И., чтобы он в три месяца все понял, когда нам понадобилось свыше тридцати лет! Верно, что эмиграция, чтобы быть плодотворной, должна не только умереть, но и умирать, выделяя лишь то основное, что привело ее в страну чужую: в этом вся сила нашего направления, где, питаясь от соков прошлого, нет оглядки на прошлое и бесплодной зачарованности им. И наше направление нужно всемерно укреплять, чтобы не дать А.И. склониться в эмигрантщину… Что соблазнов у А.И. – много, я очень чувствую и иногда больно переживаю: соблазн догматизма, авторитаризма, некоторого упрощения и т.д. В творчестве все эти соблазны преодолеваются, снимаются, в жизни они неизбежны. Это обратная сторона его силы… Я думаю, не следует слишком переживать то, что мы с А.И. неизбежно стоим не совсем синхронно: за нами пятьдесят лет эмиграции, за ним девять месяцев. И все же он нюхом, в основном, понял, куда следует склоняться преимущественно. Но его может пугать, что наше направление очень несильное: за 'Посевом' стоит довольно-таки дисциплинированная организация, за 'Континентом' 'писатели', а за 'Вестником'? Три-четыре человека, и обчелся…'

Вчера днем у нас – детское царство: Сережа и Маня со своими, Аня со своими. Вечером ужинали у 'молодоженов' – Сережи и Лизы Бутеневых. Пришел немецкий перевод моей 'For the Life of the World': это уже шестой язык, на который переводится эта au courant de la plume1 в четыре недели в Labelle написанная книга. Как раз в эти дни правил корректуру 'Of Water and the Spirit' и, как всегда, сомневался: книга вдруг показалась полной неудачей, катастрофой.