само не справилось, ставши казенной религией (лютеранство и бисмарковская Германия, православие и византино-славянский мир, католичество и Западная Европа), ставши формой, санкцией, подпорой, социально-политическим 'тотемом'. Поэтому, начиная с Возрождения, все то, что определяло собой историю, что вдохновляло, взрывало, меняло человеческую судьбу, уже не было христианским, а на глубине было восстанием против него. И еще на большей глубине – восстанием против измены христианства самому себе.
Что это 'казенное' христианство выдохлось, кончается, выпадает из истории – в этом, пожалуй, нельзя, да и не нужно сомневаться. Это кризис, но в положительном, библейском смысле слова. 'Проходит образ мира сего', и казенное христианство, связавшее себя с одним его образом, как будто 'не преходящим', потому-то и должно, потому-то и не может не освободиться от этой своей казенщины. Но для этого оно должно 'всего лишь' стать самим собой. Сейчас налицо – две реакции на кризис. Те, для кого мир кончается потому, что один 'образ' его, самим же христианством абсолютизированный, пришел к концу. Те, кто уже готов абсолютизировать новый его 'образ', к тому же еще неведомый, становящийся. И здесь, и там отсутствие 'пророчества' как различения, понимания, предвидения, чтения воли Божией и воли дьявольской. Одни романтически смотрят в прошлое, другие, столь же романтически, – в будущее. Но прошлое как прошлое – то есть не понимаемое, абсолютизированное, не претворяемое в настоящее, – только груз, только идол, яд, отравляющий организм своим собственным разложением. А будущее как только будущее есть бегство из настоящего, 'мечтание' и 'прелесть'. Для христиан то, что преодолевает прошлое как прошлое и будущее как будущее, что дает им реальность, но и освобождает от них, это – Христос, Который 'вчера и сегодня и во веки Тот же'
'Ересь' Ф. – абсолютизирование им 'эллинских' категорий в христианстве – только градусом отличается от 'ереси' старообрядчества. Как раз 'категории' не могут быть абсолютными, потому что они-то и являют 'преходящесть' образа мира сего. Категории преодолеваются творчеством: какие 'категории' у Шекспира или Пушкина? И если они есть – в чем их интерес? Не в том ли и все дело, что, каковы бы они ни были, творчество их 'претворило' и торжествует над временем, то есть над всеми категориями? Но творчество
1 того, к чему все 'относится' (англ.).
2 Евр.13:8.
всегда из жизни и о жизни, никогда о 'категориях'. Отсюда вечное, непреходящее торжество Библии. Она откровение, но Самого Бога, самой жизни, самого мира, а никак не 'категорий'.
'Он пришел к Церкви…' Двусмысленность, опасность этого выражения. К Церкви можно прийти по тысячам причин, из коих многие совсем не положительные, даже опасные. Нужно 'прийти ко Христу'. Павел обратился к Христу, а не к 'церкви', и потому Церковь для него была только и всецело жизнью со Христом и во Христе. Но вот росла, росла и выросла в истории 'Церковь' сама по себе, которую можно любить (даже 'влюбленно'), к которой можно 'обращаться', которой можно жить, но
Все эти дни – писание, пускай даже и урывками, моего 'Of Water and Spirit'[170], вдохновляющее и радостное. В каком я счастливом настроении, когда могу работать над любимым, прикасаться к 'единому на потребу'!
Вчера съезд в Yonkers. Ужасно не хотелось, встал в плохом настроении. Но на пути – дождь, ставшее мне за двадцать с лишним лет близким, даже родным, уродство американских рабочих пригородов (где неизменно ютились наши пролетарские, славянские церкви) – как-то чудесно 'обратился'. Вдруг почувствовал грех этого нежелания, измену. Ведь это мое дело: 'во благовремении и не благовремении…' И вот, было хорошо и светло – и во время съезда, и весь день после.
Вечером – вынос креста. Продолжающийся внутренний подъем и свет. Тут – вся правда, тут единственная победа!
А утром сегодня (не пошел в церковь, так как уезжаю на 'миссию' в Пенсильванию), пиша очередной скрипт для радио 'Свобода', – опять освобождающая радость от солженицынского 'Гулага'. 'Пусть захлопнет здесь книгу тот читатель, кто ждет, что она будет политическим обличением' (стр. 175).
Лучезарный, ветреный, весенний день. На Пятой авеню на ярком солнце развеваются и хлопают от ветра огромные флаги. Чувство праздника.
В сущности, приезд Солженицына знаменует закрытие 'эмигрантского сезона'. Эмиграция как целое, как 'другая' Россия – кончена и должна была бы это признать, чего она, конечно, не сделает, и гниение ее будет продолжаться.
Вчера Преждеосвященная в East Meadow. Проповедь. Лекция о Солженицыне. Полная церковь. Причастие из двух чаш. Внутренний подъем от всего этого погружения в саму реальность Церкви. Утром лекция о покаянии, одна из тех, редких, когда получаешь внутреннее удовлетворение. Днем – несколько часов писания 'Крещения', тоже с радостью. Наконец, поздно вечером, пос-
ле лекции, – полчаса у Коблошей с ними и с Губяками. Радостное чувство братства, единства, любви. Почему нужно все это записывать? Чтобы знать, сознавать, сколько все время дает Бог, и греховность нашего уныния, ворчания, нерадости.
Смотря на толпу в церкви, думал: 'Скрыл от мудрых и открыл младенцам'
В пятницу радостное письмо от Никиты: '…вокруг Троицы
Вчера пришел запоздавший 'Вестник' (108-109-110!). Читал до двух утра, как говорится – 'с неослабевающим интересом'. Это единственное во всем православном мире издание, которое берешь в руки с радостью, которое возвышает и вдохновляет, а не вызывает некую духовную изжогу.
В воскресенье вечером и в понедельник хорошо отпраздновали Благовещение. Полнота радости. Прорыв к нам – из сияющей вечности – 'архангельского гласа'. Но как трудно сохранить праздник, его светом жить. Точно, 'отпраздновав', все начинают стремиться как можно скорее заглушить эту тишину, радость, свет, поскорее погрузиться в привычную суету.
Вчера с Льяной в Нью-Йорке. Покупки. Детское чувство свободы и праздника.
'Complication verbale, artificielle, singularite premeditee et appliquee, fausse profondeur, pure alienation intellectuelle'
Etat de reverie. Этому французскому выражению нет настоящего русского перевода, выражения, которое бы соответствовало ему полностью. Не 'мечтательность' и не 'мечтание'. Думал сегодня: 'греховно' ли оно, хорошо – то есть состояние reverie – или же нет? Ибо мне ясно, что это мое излюбленное состояние: полураздумье, полусозерцание. Погружаюсь я в него чрезвычайно легко и при каждом удобном случае, отрываюсь от него – всегда с трудом и усилием.
1 Мф.11:25.
2 'Усложнение словесное, искусственное, своеобразие надуманное и примененное, ложная глубина, настоящее интеллектуальное отчуждение…' (фр.).
Сегодня рано утром – Мариино Стояние. Вчера вечером Преждеосвященная, которую служил архиепископ Иаков, в сослужении со мной и о.Иоанном Мейендорфом.
Достигать полного и настоящего, а не показного, равнодушия к тому, что о тебе говорят. Раньше я был очень чувствительным к этому: меня угнетало непонимание, несправедливость, вражда – всегда, по моему убеждению, незаслуженная. Но я с радостью убеждаюсь в том, что освобождаюсь от этой
