ДНЕВНИКИ 1973-1983

Все большая внутренняя оскомина от 'солженицынской' бури или, может быть, от ее преломления в эмигрантском болоте. Ибо все, что в нем преломляется, тем самым искривляется: Церковь, культура и т.д. Ибо эмиграции это все

1 'Новое русское слово', русская эмигрантская газета, выходящая в Нью-Йорке.

2 Александр Исаевич Солженицын.

3 это честно (фр.).

4 Возвращение к нормальной жизни (англ.).

5 свое дело; долг (фр.).

нужно не само по себе, а для 'себя', как оправдание самой себя, как видимость какого-то дела, служения и т.д. Все тот же 'миф' и потому – неизбежное мифотворчество.

Думал опять о статье Борисова о нации как личности ('Из-под глыб'). Статья умная, 'на уровне' и во многом верная. Но все та же опасность: свести религию, веру до уровня 'вспомогательной' силы. Даже если нацию и можно, с оговорками, уподобить (именно – уподобить) личности, то нравственная оговорка в том состоит, что личность онтологически выше нации. Личность есть и может выразить, воплотить себя и вне нации, и безотносительно. Больше того, в каком-то смысле она противополагает себя всякому 'безличному' коллективу. Никакого чувства 'итальянской нации' у Данте, например, не было. Но было 'чувство' Флоренции – то есть родины . А родина и нация совсем не то же самое. У де Голля чувство государства , у еврея – чувство народа . Источник путаницы, может быть, в том, что три этих, совершенно разных, понятия сливают в одно, тогда как на деле они различны даже в элементарном опыте. 'Родина' – это почти физическая связь с местом, с детством, со всем тем, что дало нам впервые 'вкусить всю радость бытия'. Для меня, например, родина в этом непосредственном смысле – Франция, точнее Париж, куда меня всегда и тянет как именно на 'родину'. Но мне столь же очевидно, что я никогда не принадлежал к французскому 'народу' и не ощущал Франции как моего 'государства'. Принадлежность к народу – это уже плод воспитания, изначально данного 'направления'. Еврей Мандельштам – нераздельная часть русского 'народа'. Имея 'родину' во Франции, будучи частью русского 'народа', я, наконец, ощущал США своим государством. Но что из всего этого – 'соборная личность'? Кроме родины (связь с которой я не выбрал и которая потому 'дана', есть факт), пожалуй, все остальное. В этом смысле (главном) – это Церковь, в других (вторичных и не исключающих один другого) – это русский народ, Америка, эмиграция и меньшие 'единицы' (семья, конечно…). Богословски это можно выразить как возможность для каждой личности (ипостаси) ипостазировать разныет природы (усии). То есть личность сама по себе 'соборна', может и должна в себе самой соборовать и соединять разделенное по 'природам', и теоретически предела этому 'соборованию' нет, или, вернее, полнота его во Христе, Богочеловеке, соединяющем в Себе все . Таким образом, личность есть также и преодоление ограниченности всякой 'природы' и, следовательно, суд над нею. Всякий 'национализм' есть отказ от этого суда, подчинение личности природе, тогда как смысл и сила личности в том, чтобы победить, очистить и преобразить природу.

Пятница, 31 января 1975

Тридцать два года со дня нашей свадьбы!

Дома – письмо от Никиты: '…на Вестник сейчас с разных сторон что-то вроде осады… Вообще чем больше вживаюсь в 'советский мир', тем больше убеждаюсь в жизненной правде и необходимости христианства. Даже если Москва 'откажется' от Вестника , нам необходимо его продолжать и развивать, защищая все наше (даже не наше – общее) христианское достояние:

теперь ясно, что христианство новой советской интеллигенции очень свежее, часто поверхностное, а главное – тоже расколотое. Помимо тем, нами обсуждавшихся, следует прибавить тему 'чистоты', 'цельности'…'

Понедельник, 3 февраля 1975

В пятницу вечером отпраздновали день свадьбы в преуютном французском ресторане, загородном, куда взяли с собой Анюшу, с которой всегда так хорошо – от ее прозрачности, цельности, честности…

Week-end почти весь дома, за исключением церкви. Чудно отпраздновали Сретение, торжественно, солнечно, радостно.

Вчера, наконец, впервые сел за свою 'Евхаристию'. Очень хочется вернуться к настоящей работе, уйти от 'статейной' суеты, от всех маленьких бурь, в которых жили эти недели. Постараться писать хоть по три страницы в день!

Вторник, 4 февраля 1975

Утреня. Три с половиной часа лекций. Совет профессоров и несколько мелких встреч.

Вчера все утро – часа четыре, несмотря на телефоны, – работал над своей 'Евхаристией', словно возвращаясь к главному, вечному, неизменному. Отсюда, может быть, радость, которая твердо держится в душе, несмотря на суету.

Четверг, 6 февраля 1975

Вчера, из-за снега, Л. не пошла на работу, и мы провели блаженный, тихий день дома. Весь день писал. Вечером у Качуров. Православная Америка: Качур – карпаторосс, его жена – венгерка. Затем: пара белоруссов, пара греков и мы – я и Льяна, отец] Иоанн Мейендорф и его жена] Майка. 'Роскошный' ужин с 'роскошными винами'. Но атмосфера дружелюбия и даже, по-своему, 'возвышенных интересов'. И получается так, что эти – совсем чужие мне по происхождению и воспитанию – люди ближе нам, чем, например, родственники, с которыми мы ужинали в понедельник.

За окнами: красота неподвижных заснеженных веток, белых крыш и садов.

Пятница, 7 февраля 1975

Переписка Blondel-Bremond вперемежку с Чеховым, перечитываемым в который раз! Помимо самого содержания интерес этих книг, их 'функция' в том, что они 'вставляют в перспективу' суету, в которой живешь, 'проблемы'… Как тогда тогдашняя суета казалась важной и как полностью забыта! И остаются только люди, единственный и неповторимый образ каждого. То, что в этой переписке было главным, – неинтересно, то, что тогда было 'житейскими мелочами', – приобретает новое значение как кусок живой жизни. И то же самое, по-видимому, притягивает меня к Чехову.

На этой неделе: размышления – в связи со скриптами для радио 'Свобода' – о 'национализме' Солженицына. При некотором сходстве со славянофильством (нелюбовь к петербургскому периоду, самобытность, антизападничество) глубокое от него отличие: отсутствие 'мистики', интереса к 'избранию', 'призванию' и т.д. Это, по-моему, очень важно.

Размышления также об истории православия в Америке в связи с 'философской' статьей для сборника, готовимого к осеннему Собору. Вчера вечером продиктовал первый 'драфт'1 Ане.

Телефоны, письма, приглашения, просьбы – и огромное время, тратимое на все это! Позавчера – Н.А. вопил мне в телефон по часам пятьдесят пять минут… Но все, что от меня хотят все эти люди, требует времени, которое они же и 'съедают' безнадежно. Малодушие мое во всем этом…

Понедельник, 10 февраля 1975

В субботу – почти весь день (несмотря на шумное присутствие в доме всех внуков) писанье 'Евхаристии', дающее глубокое и радостное удовлетворение. Действительно, нет меры, нет предела хотя бы возможности вживаться в полученное нами, дарованное нам! И какая это радость: прикосновение к вечности.

Вечером – ужин у Верховских, дружелюбный, 'милый'. Как он хорош, когда смывает с него его патологическая обидчивость, подозрительность и отсюда – 'колкость'.

Вчера, в воскресенье, – служба и лекция в Sea Cliff'е, потом завтрак у Кишковских, чай у А.А.Боголепова. И все это на фоне глубинной неподвижной радости воскресного дня, падающего снежка, заснеженных садов. А когда ехал обратно: огромный морозный закат вдали над нью-йоркскими небоскребами.

Как блаженна жизнь и как 'всуе мятутся земнородные'.

Вторник, 11 февраля 1975

Утром вчера – заседание с епископами в семинарии. Очередной ответ карловчан и кароловчанам,