корте с ракеткой в руке. Точнее, в руках, ибо он привык держать клюшку.
Тогда тренер сделал первое замечание:
— Ракетку держат одной рукой.
Эмброз удивился, но урок — это урок.
— Ну, начинайте, — сказал тренер.
— Еще не махнули флажком.
Тренер посмотрел на него, как на новое приобретение зоопарка.
— У нас нет никаких флажков. Вы что, никогда не играли в теннис? Странно! Во что вы играете?
— В гольф.
— Гольф? Ах, да! Такая беготня по выгону.
— По выгону?
— Ну, по пастбищу. Так-так-так. Теперь слушайте. Начнем с самого начала. Это — ракетка. Это — сетка. Это — мяч…
Под конец урока на корте появился долговязый субъект.
— Вы подумайте, мистер Мессмор, — обратился к нему наставник, — этот джентльмен никогда не играл в теннис.
— Он и сейчас не играет, — ответил тот. — Ха-ха-ха-ха-ха! Эмброз вспыхнул, но только спросил: «Вот как?» — и продолжал свое дело.
Он брал уроки каждый день. Наконец тренер сказал, что он готов к «человеческой игре», но охладил его радость, предложив в партнеры одного знакомого калеку.
Однако Эмброз сыграл не с калекой, а с Эванджелиной Тьюксбери. Невероятно осмелев, он попросил ее — и получил согласие.
К сожалению, Дуайта Мессмора устранить не удалось. Он как раз узнал, что его берут в команду, соревнующуюся за этот кубок, и совсем разошелся. К середине первого сета он сравнил Эмброза с кошкой на раскаленной крыше (в пользу кошки) и не умолкал до конца.
Когда игра кончилась со счетом 6–0, Эмброз спросил Эванджелину, будет ли он когда-нибудь хорошим теннисистом. Она посмотрела на него как-то странно и заговорила о книгах, потом попыталась перейти к пьесам. Эмброз смутно ощутил, что она избегает ответа, и спросил снова.
Она замялась, но задачу взял на себя Дуайт Мессмор.
— Ответить нелегко, — сказал он. — Если под «хорошим» вы подразумеваете «честным», «добрым», или, скажем, «благородным», ничего невозможного здесь нет. Если же вы имеете в виду «искусным», прямо отвечу: «Не будете». Утешьтесь тем, что смотреть на вас — истинное удовольствие. Это я знаю точно, поскольку несколько раз снял ваши занятия и с большим успехом показывал в клубе. Вы просто всех заворожили. Так и просят: «А нельзя посмотреть, как Гассет играет в теннис?»
Сказав это, он увел Эванджелину. Эмброз почувствовал себя так, что, опиши ему что-то подобное больной, он бы прописал холодные компрессы и строгую диету.
Представьте себе его положение. Он был врачом, а врач должен вызывать священный трепет. Вспомнив некоторых пациентов, он заподозрил, что вышеупомянутые сеансы подрывают его авторитет. С особенной опаской припоминал он, как зацепился левой ногой за правый локоть и попятился по площадке, словно подстреленный кролик, причем в конце концов голова его оказалась между ног. Если это было на экране, здесь работать нельзя.
Наутро он проснулся в полной решимости. Надо пойти к Мессмору и забрать фильмы. Позавтракав, он сел в машину и поехал к нужному дому. Сжав губы, он заколотил молотком по двери, и в ту же самую секунду изнутри раздался громкий крик, если не вопль. Дверь открылась. В ней стоял Мессмор.
Профессиональным взором Эмброз заметил, что лицо у него — зеленоватое. К тому же на лбу было мокрое полотенце.
— Заходите, — сказал он тихо, словно дух на спиритическом сеансе. — Как раз собирался за вами послать. Не топайте, не орите. Я при смерти.
Когда он шел в гостиную нетвердой походкой волжского бурлака, несколько гнусавый голос крикнул:
— Пр-ривет!
На столе стояла клетка, в ней находился привлекательный попугай.
— Не знал, что у вас есть птица, — сказал Эмброз.
— Я и сам не знал, — ответил Мессмор. — Привез какой-то тип в пикапе. Говорит, я заказывал. Какой дурак, однако! Могу я заказывать попугаев?
— Ка-ка-о, — заметил попугай, несколько мгновений молчавший.
— Какао? Бр-р-р! — сказал хозяин, опускаясь в кресло.
— Чем вы объясняете это недомогание? — спросил Эмброз.
— Отравился, — быстро ответил хозяин. — Вчера мы отмечали, что я попал в эту команду…
— Вы что-нибудь пили?
— О, нет! Шампанского — так, бутылки две, ликеру — шартрез, знаете, бенедиктин, Кюрасао, creme de menthe, кюммель… ну, и виски, естественно. Практически — безалкогольный стол. Тут все дело в икре. Вы, конечно, знаете, что вместо икры нам продают молоки, в которые подсыпают уголь. Нельзя полночи есть уголь без ущерба для здоровья.
— Да, — сказал Эмброз. — Лучше всего, вы полежите, а я пришлю вам лекарство.
— Ор-решек? — осведомился попугай.
— Не рекомендую, — сказал врач.
Уже подъезжая к коттеджу Тьюксбери, он вспомнил, что забыл фильм. Решив, что сейчас это не срочно, он постучался и узнал, что Эванджелины нет дома.
— Она сама не своя, — сообщила любящая тетя. — Понимаете, никто не вспомнил, что у нее день рождения.
Эмброз покачнулся. Он и сам забыл. Видимо, треволнения с теннисом…
— Особенно она обиделась на мистера Мессмора, — продолжала мисс Марта. — Он обещал ей попугая, она так любит птичек. И что же? Где попугай?
Она собиралась еще что-то сказать, но слушать было некому. Бросив «Прошупрощенья», Эмброз исчез. Его шустрый ум видел выход.
Стук в дверь снова вызвал жалобные вопли, и снова страдалец предстал перед ним, исключительно точно воспроизводя иллюстрацию к учебнику «Чума бубонная»,
— О-ой! — взвыл он. — Вы доктор или дятел? Ну, что это! Тук-тук-тук, кук-кук-кук… Не надо, а?
— Слушайте, — сказал Эмброз, — это очень важно. Вам требуется полный покой, а разве он возможен при попугаях? Я его заберу.
Как это ни странно, зеленоватое лицо стало почти красивым.
— Заберете? Нет, правда? Дай вам Боже! Вы не медик, а бойскаут какой-то! Берите, берите на здоровье. Когда ваши отношения перейдут в прочную дружбу, он откроет вам, чего он хочет от света зари. А то скажет: «Являл ли вам прелестный свет зари», и баста. Тьфу! — Мессмор немного помолчал, борясь с эмоциями. — Вы — ангел. Вы — морская пехота. Что бы для вас сделать? А, знаю! Уничтожу пленки, ну, эти, про теннис. «Являл ли, — говорит, — вам прелестный свет зари?» Ну, что это такое?! Будьте готовы, он и вам скажет. Пойду, посплю. Всего хорошего!
Эмброз побежал к машине, раскачивая клетку на пальце. Огибая последний угол, он увидел Эванджелину. Брови у нее были сдвинуты, губы сжаты, но он надеялся снять эти симптомы.
Поймите и ее. Она привыкла к поклонению своего небольшого двора, и вдруг — ни букетов, ни пакетов. Телефон молчит. С тем же успехом можно праздновать день рождения на необитаемом атолле.
Знай она, что все ее поклонники отравились молоками с углем, она, быть может, поняла бы и простила. Но как поймешь, как простишь, не зная? Она лелеяла мечту о том, что обдерет тупым ножом неверных рыцарей и еще попляшет на останках.
— Доброе утро, мисс Тьюксбери, — сказал Эмброз. — Поздравляю, поздравляю, поздравляю! Тут у меня скромный подарок, простой попугай. Может, пригодится?
