Конечно, он расстроился и, ударив сверху по мячу, загнал его в бункер.
— Заливная креветка? — переспросил он.
— Да. Заливная.
— Не выйдет за меня ради бабушки?
— Дедушки.
— Знаете что, — сказал Эрнест Плинлемон, — видимо, у меня мало шансов.
— Немного. Конечно, если бы вы стукнули ее по голове тяжелой клюшкой…
Он сердито нахмурился.
— Ни за что! Запомните, я ее не стукну. Лучше попробую забыть.
— Да, ничего другого не остается.
— Сотру ее образ из памяти. Уйду в работу. Буду дольше сидеть в офисе. И, — он заставил себя бодро улыбнуться, — в конце концов, есть гольф.
— Молодец, Эрнест! — воскликнул я. — Да, есть гольф. Судя по вашей игре, вы можете получить медаль.
Очки его засияли тем сиянием, которого я жду от моих молодых подопечных.
— Вы думаете?
— Конечно. Только тренируйтесь, как следует.
— Уж я потренируюсь! Всю жизнь мечтал о медали. Одно плохо, надеялся рассказывать об этом внукам. Теперь их вроде не будет.
— Расскажете внукам друзей.
— И то верно. Что ж, хорошо. С этой минуты — никакой любви, только гольф.
Признаюсь, подбадривая его, я немного кривил душой. У нас было по меньшей мере три игрока, которые могли его превзойти, — Альфред Джакс, Уилберфорс Брим и Джордж Пибоди.
Однако, глядя на то, как он тренируется, я чувствовал, что не зря приукрасил правду. Упорная тренировка укрепляет душу, и мне показалось, что Эрнест Плинлемон становится все сильнее. Это подтвердил один случай.
Я спокойно курил на террасе, когда из клуба вышла Кларисса, чем-то расстроенная. Прекрасные брови хмурились, из носа вырывался свист, словно из кипящего чайника.
— Червяк, — сказала она.
— Простите?
— Жалкий микроб!
— Вы имеете в виду…
— Эту очкастую бациллу. Стрептококка с фарами. Певца деревьев. Словом, Плинлемона. Ну и наглость!
— Чем он вас так раздосадовал?
— Понимаете, я попросила его отвезти завтра тетю на дневной концерт. А он говорит: «Не могу».
— Дорогая моя, завтра — летний матч на медаль.
— Во имя всех бородатых богов, это еще что такое? Я объяснил.
— Что! — вскричала она. — Значит, он отказался из-за этого дурацкого гольфа? Ну, знаете! Это… это… В жизни такого не слышала.
Она удалилась, кипя, словно восточная царица, не поладившая с прислугой, а я снова закурил. Мне стало легче. Я гордился Эрнестом. Несомненно, он вспомнил, что он — мужчина и игрок. Если ему достанется медаль, чары Клариссы рассеются. Я много раз это видел. Делая ту или иную ошибку, игроки падают духом и, утратив форму, влюбляются. Потом приходит успех, и они забывают о предмете своей любви. Знакомство с человеческой природой подсказывало мне: если Эрнест каким-то чудом получит эту медаль, у него не останется времени на мечты о Клариссе. Все силы, все время уйдут на то, чтобы гандикап опустился до нуля.
Тем самым, наутро я был рад, что погода хороша и ветерок ласков. Это означало, что игра будет проходить в обстоятельствах, благоприятствующих Эрнесту. Дождь или сильный ветер ему мешали. Сегодня, поистине, был его день.
Так и оказалось. Очки его светились верой в себя, когда он сразу послал мяч на значительное расстояние. В лунку он загнал его с четырех ударов, что неплохо.
Будь я моложе и прытче, я бы следил за всей игрой, но теперь мне как-то удобней в кресле и я полагаюсь на донесения, поступающие с места сражений. Так я узнал, что самые опасные соперники — далеко не в форме. Удары их слабы. Уилберфорс Брим утопил два мяча в озере. Вскоре после этого мне доложили, что Уильберфорс Брим сдался; Джордж Пибоди, продвигаясь к одиннадцатой лунке, напоролся на жестянку из-под сардин; Альфред Джакс будет счастлив, если уложится в девяносто ударов.
— Все трое — псу под хвост, — сказал Александр Бассетт, мой информатор.
— Странно.
— Не очень. Я случайно слышал, что эта Кларисса за вчерашний вечер отказала одному за другим. Они, конечно, расстроились. Сами знаете, если сердце разбито, нет-нет да и промажешь.
Конечно, я огорчился — все же неприятно, когда игроков с гандикапом 0 касается беда, но быстро оправился, подумав, как это важно для Эрнеста. Мало ли что бывает, но теперь победа обеспечена. Следующая фраза подкрепила мои надежды.
— Плинлемон хорошо играет, — сказал Александр. — Размеренно и красиво. Теперь, когда тигров нет, я ставлю на него. Правда, есть одна опасность, какой-то Перкинс с гандикапом двадцать четыре. Говорят, он таит сюрпризы.
Бассетт ушел, чтобы вести дальнейшие наблюдения, а я, вероятно, задремал, потому что, открыв глаза, увидел, что солнце — намного ниже. Стало прохладнее. Я подумал, что матч завершается, и поднялся было, чтобы пойти к последней лунке, но тут на пригорке показалась Кларисса.
Кажется, я описывал, какой она была, рассказывая о том, что Эрнест отказался отвезти ее тетю на концерт. Такой же была она и теперь — нахмуренный лоб, опасный блеск в глазах, пар из тонко очерченных ноздрей. Кроме того, она прихрамывала.
— Что случилось? — озабоченно спросил я. — Вижу, вы хромаете.
Она издала резкий звук, напоминающий боевой клич западноафриканской дикой кошки.
— Захромаешь, если тебя ударят мячом!
— Что!
— То. Я остановилась, чтобы завязать шнурок, и вдруг в меня буквально врезался мяч.
— Господи! Где же?
— Неважно.
— Я имею в виду, где это случилось?
— Там, на поле.
— Перед восемнадцатой лункой?
— Не знаю, как это у вас называется.
— Игрок только что нанес удар?
— Он стоял на каком-то клочке травы.
— Что он сказал, подбежав к вам?
— Он не подбегал. Ну, подбежит — не обрадуется! Дайте мне две минуты, чтобы прилепить арнику и попудрить нос, и я готова, клянусь священным крокодилом. Я жду. Я покажу этому несчастному микробу!
Услышав знакомое слово, я вздрогнул.
— В вас попал Эрнест Плинлемон?
— Да. Подождите, пока я его увижу!
Она захромала в направлении клуба, а я поспешил к лунке предупредить Эрнеста, что его крови жаждет женщина, чей укус может оказаться смертельным.
Сейчас тут все иначе, а тогда восемнадцатая лунка была прямо под террасой. Человеку умелому ничего не стоило загнать в нее мяч с двух ударов. Подходя, я увидел Плинлемона и его партнера, в котором
