— Да я что, — сказал Фосдайк, — просто предложил… Эгнес была потрясена. «Только игра», видите ли! Да, играл он мастерски, но
Тут пришла целительная мысль: он пошутил. Среди африканских вождей и английских лордов принято над всем подшучивать. Чтобы там удержаться, нужно сочетать легкость речи с силой характера. Наверное, он хотел ее развеселить и пустил в ход свое разящее остроумие.
Сомнения исчезли. Вера в него укрепилась. Следующий удар поражал своим совершенством.
Что до капитана Фосдайка, он повторял про себя, что Эгнес — единственная наследница старого Джозайи.
Я не знаю, была ли учительницей та, с кем сражалась Эгнес, но если была, наши дети не пропадут. Шляпа ее утратила всякую форму, но сама она, лунка за лункой, не уступала противнице. На шестнадцатой счет сравнялся. Семнадцатой она овладела с легкостью.
— Осталась одна, — сказала она впервые за все время.
Не стоит говорить на поле. Все-таки отвлекает. Видимо, поэтому дела с восемнадцатой пошли значительно хуже. Лунка была простая, на самом краю, и даже кролики удачно ею пользовались. Но учительница промахнулась. Она играла так хорошо, что, казалось, справится с этим, однако мяч остановился за несколько дюймов от лунки, а у Эгнес сердце подпрыгнуло, как у Вордсворта при виде радуги. Она с детских лет промахивалась самое большее на три фута в год.
Именно тогда из клуба вышел пекинес, попивший там с блюдечка чаю. Он подбежал к мячу и стал его обследовать. Пекинесы — странные создания. Казалось бы, что ему этот мяч? Синеватый шарик, изрядно побитый. Но что-то он затронул. Собачка понюхала его и погладила. Потом взяла в рот, легла и стала методично жевать.
Эгнес было больно видеть собаку на газоне. Воспитанная с детства в уважении к правилам, она вся дрожала. Собрав воедино волю, она сделала шаг и сказала: «Фу». Пекинес покосился на нее, счел неинтересной и продолжал свое дело. Она шагнула еще раз, а учительница снова нарушила обет молчания.
— Ее не сдвинешь, — сказала она. — Естественная помеха.
— Какая чушь!
— Простите, это не чушь. Если вы попадете в лужу, вы не будете ее вычерпывать или вытирать. Вы учтете это препятствие. Так и собака.
Учительниц учат думать логично. Эгнес не знала, что делать; но тут ее взгляд упал на капитана Фосдайка.
— Правила не возбраняют, — сказала она, — чтобы зритель, оказавшись на поле, убрал оттуда животных.
Теперь сдалась учительница. Она горестно закусила губу.
— Джек, — сказала Эгнес, — убери эту собаку. А потом, — прибавила она, ибо отличалась хитроумием, — подержи ее голову над лункой.
Казалось бы, любой рыцарь кинется выполнять повеление дамы. Но Фосдайк не кинулся. Вместо этого он задумчиво почесал подбородок.
— Минуточку, — сказал он. — Посмотрим с разных сторон. Эти пекинесы очень опасны. Как вопьется в щиколотку…
— Ты же любишь опасность.
— В разумных пределах, моя дорогая, в разумных пределах.
— Ты убил льва открывалкой.
— Сперва я пригвоздил его к месту силой взгляда. Пекинесы близоруки, он никаких взглядов не увидит.
— Если ты придвинешься вплотную…
—
Эгнес охнула. За этот матч она не раз смотрела на суженого, посмотрела и сейчас.
— Ты боишься собак?
Он снисходительно засмеялся.
— Собак? Вот бы позабавились в Бекингемском дворце, когда я играл немалую роль на псарне. Помню, прихожу туда со свистком и с сумкой бисквитов, и вижу, один из моих подопечных явно не в духе. Говорю ему: «Фидо, Фидо, хороший песик!..» — но он ка-ак зарычит. К счастью, один из герольдов оставил свою мантию. Бросаю ее собаке на голову, там уже — дело простое, ремень, намордник. Лорд Слайт энд Сейл, помнится, сказал лорду Набблу Нопскому, что он не видел подобной решительности с того дня, когда канцлер герцогства Ланкастерского…
Повесть зачаровала бы Эгнес в более удачный день, но сейчас ей стало только хуже. Она в последний раз попыталась воззвать к его лучшим чувствам.
— Джек! Если ты ее не уберешь, я проиграю матч.
— Ну и что, моя дорогая? Какие-то курортные соревнования…
Этого было достаточно. Эгнес окаменела.
— Значит, нет? — сказала она. — Ну что же, мы не поженимся.
— Подумай! Что ты говоришь!
— Вот это.
В том, что можно назвать душой, шла борьба. С одной стороны, Джозайя стар и слаб. С другой — собачка, что-то заподозрив, оскалила зубы.
Пока он стоял на распутье, из клуба, куря сигарету в очень длинном мундштуке, вышла платиновая блондинка с ярко-алыми ногтями. Она наклонилась и взяла собачку на руки.
— Вижу, мой ангел мешает вашему хоккею, — сказала она. — О, капитан Фосдайк! Вы здесь? Угостите меня коктейлем.
Она нежно поцеловала пекинеса в макушку и унесла в клуб вместе с мячом.
— Они в баре, — сказала учительница. — Придется выбивать оттуда. Трудный удар. Я бы взяла ниблик.
Капитан смотрел на блондинку, мучительно морща лоб.
— Где-то я ее видел, но где? Кто она?
— Богатая бездельница, — отвечала краса педагогики, склонная к социализму.
—
— Это Лулабель Спрокет, наследница Лучших Сардин. Миллионов сто, я думаю.
— У нее лично? Прямо у нее? — заволновался Фосдайк. — Ну, знаете ли! Так-так-так-так… — он обернулся к Эгнес. — Ты говоришь, не поженимся? Как хочешь, моя дорогая, как хочешь. Желаю успеха. Пардон…
И он исчез в дверях клуба.
— Выигрыш ваш, — отрешенно сказала Эгнес.
— Что ж, это можно, — сказала учительница.
Эгнес стояла у восемнадцатой лунки, озирая свою разбитую жизнь. Дело было не в Фосдайке, шоры упали с ее глаз. Она потеряла Сидни. Что она, с ума сошла, порывая с ним?
Ответ был: «Конечно».
Сама разбила надежду на счастье, как разбивает глупый ребенок дорогую игрушку?
«Вот именно».
Увидит ли она его?
Видимо, ответ был: «Да, хоть сейчас» — ибо он вышел из клуба.
— Сидни! — вскричала она.
Он был какой-то поникший. Плечи обвисли при всей их широте, глаза глядели тускло и горестно.
— А, привет… — сказал он. Они помолчали.
— Как миссис Спотсворт?
— Э? Выиграла.
Они опять помолчали.
