размышляли над процессом.
Притча (машаль) была важным подспорьем к наставлениям в школах премудрости [1692] . Каждый учитель добавлял новые притчи к сборнику старых (Притч 22:17; 24:23). В этих притчах случаи из жизни обсуждались по отношению друг к другу и сравнивались. Обучающийся ставил себя между ними и стремился выступить в роли мудреца. В наши дни мы с трудом можем представить себе, что значили притчи для повседневной жизни: «Редко еще можно встретить людей, для которых хранящиеся в памяти притчи есть нечто большее, чем цветистые риторические выражения, чья жизнь и мысли так сильно зависят от их помощи, что они служат важными указателями при принятии как больших, так и малых решений» [1693] . Притча состоит из двух сообразных или противоположных частей, в которых выслушиваются два случая из жизни, один в сравнении с другим. Между половинами притчи происходит вот что: ученик как бы стоит между ними, одновременно выслушивает обе и проигрывает их в уме. Должно быть, это был творческий процесс, который в определенной мере все еще проявляется в разнообразии притч. То есть иногда единичный образ из практики проигрывается в нескольких сравнимых ситуациях. Так, например, «плавильня» в одном случае ассоциируется с очищением сердца (Притч 17:3), тогда как в другом относится к испытанию мудреца, которого хвалят (Притч 27:21), то есть обе притчи вновь образуют сопоставимое целое! В сопоставимых ситуациях два опыта сталкиваются друг с другом в ученике, который стоит между ними.
Формирующий центр
Все школы духовности считали себя центрами, в которых посредством изучения многообразного пережитого опыта и интенсивного общения выявлялась золотая середина, которая вела прямо к цели.
Поскольку монахи-пустынники доходили до предела, им всегда угрожала опасность впасть в чрезмерность. Например, некоторые постились столь фанатично, что, будучи полностью изнурены, становились жертвой грабителей или хищных животных. Поступая таким образом, они забывали о тщательно рассчитанной «середине» из двух булочек в день, которые обеспечивали и здоровое физическое состояние, и свободный дух. Фанатики, переходя границы плодотворной середины, попадали в разные опасные области: нездорового самомнения, чрезмерного истощения, галлюцинаций и т. п. Аналогичное своеволие угрожало и в молитве, и в бдениях, и в чтении Писания. Некоторые спали так мало, что уже не могли уснуть! С помощью многочисленных примеров [1694] святые отцы разоблачали эти крайности как «слишком великие» или «слишком малые» (nimietas) 7''. Основная суть в том, что как «слишком великое», так и «слишком малое» ведут в пропасть.
Есть старая поговорка о том, что крайности сходятся: akmtetes isotetes. Поскольку чрезмерный пост приводит к тому же, что и переедание, а слишком продолжительное бодрствование для монаха так же пагубно, как тяжелый сон. Поскольку неизбежно, что человек, который ослаб от чрезмерного воздержания, возвращается к тому состоянию, в котором нерадивый становится жертвой своей небрежности. Поэтому мы часто встречаем людей, которых не смогло прельстить чревоугодие, но которых изнурил неумеренный пост, и из-за постигшей их слабости они впали в ту самую страсть, которую уже победили. Неразумное бодрствование и ночные бдения также изнуряли людей, которым уже не мог помочь сон. Таким образом, следуя словам Апостола, «взяв праведность в правую и левую руки», мы должны воздержанно, шаг за шагом прокладывать себе путь между любыми крайностями, руководствуясь свободой выбора так, чтобы мы, с одной стороны, не сошли с дороги воздержания, предписываемой преданием, а с другой, из-за пагубной нерадивости не попали под власть обжорства и желудка [1695] .
Крайности, которые ведут в бездну, суть способы обучения: они отмечают пространство, в рамках которого развивается школа духовности. И что, может быть, еще важнее, они служат точками ориентации для наших попыток определить центр пути [1696] . Поскольку границы не зафиксированы, а должны каждый раз заново устанавливаться посредством изучения крайностей, центр также не зафиксирован: его каждый раз нужно находить заново. Дорога, найденная общиной между крайностями, называется царской дорогой: в древних восточных городах была дорога, которая вела к царскому дворцу; в школах духовности царская дорога ведет в Царство Божье.
Золотая середина проявляет себя в середине духовной общины. Справедливо и противоположное утверждение: в процессе терпеливого исследования границ опыта фиксируются границы «середины» общины. Эти две «середины» открывают друг друга, что, как мы видим, происходит в школах духовности.
Определяющим для облика монаха-пустынника является его общение с другими монахами, как с теми, кто жив, так и с теми, кто уже умер [1697] . Близость с опытными людьми формирует его внутренний мир. Он предает себя силам общины, которые превращают его в монаха, подобно тому, как на монетном дворе кусок золота превращается в монету.
Следовательно, таким способом мы сможем очень легко достичь познания истинной свободы действий. Так, следуя по стопам старцев, мы не должны принимать никаких решений, основанных на наших собственных рассуждениях, но во всем следовать преданию и праведной жизни. Тот, кто будет основательно научен всему этому, не только достигнет полной свободы действий, но и совершенно обезопасит себя от происков врага [1698] .
Для Кассиана распознавание складывается при общении со святыми отцами и другими монахами. Распознавание формируется при встречах с людьми, которые вносят свой вклад в опыт монахов, сравнивают, придают глубину их прозрениям и переживаниям.
Бенедикт рассматривает монашескую общину как школу людей, ищущих Бога, в которой основной характеристикой является распознавание умеренности. Настоятель в особенности должен олицетворять это качество. Когда он оценивает ситуацию и личные обстоятельства, его задача заключается в том, чтобы всегда внимательно распознавать различные аспекты рассматриваемого вопроса и, выступая в качестве судьи, выбирать золотую середину [1699] . Процесс распознавания (поиск умеренности) и община (настоятель) внутренне взаимосвязаны.
У Бернара процесс распознавания смещается в направлении благоразумия — мотивации, которая направляет и регулирует взращивание добродетелей изнутри. В этом случае распознавание уже не ограничивается «арбитражной функцией между двумя противоположностями». Даже в более общем смысле discretio (лат. «распознавание») направлено против всех видов крайности (nimietas), против любой «неограниченной и пылкой горячности»… [1700] Не только крайнее рвение, но и крайняя праведность могут оказывать разрушающее воздействие: «они могут нарушить единство братьев» [1701] . Так, у Бернара мы находим также сущностную связь между discretio (умеренность во всем, даже в хорошем) и общиной (объединяющая сила против всяких nimietas).
Мы наблюдаем аналогичную картину среди нищенствующих монахов. Возьмем, например, Фому Аквинского. Фома относит discretio к категории prudentia*, что придает всем добродетелям образ хорошего, поскольку он «ищет середину» [1702] при конкретных обстоятельствах каждого отдельно взятого действия [1703] . Для этого необходимы три вещи: цель, движение по направлению к цели и средства. Discretio— это применение правильно выбранной середины в отношении порядка средств [1704] . Discretio действовало внутри общины —
в среде, в которой задавалась конкретная цель [1705] . Другой пример: в уставе кар мелитов «крайности и недостатки братьев, если таковые обнаруживаются у кого бы то ни было, должны быть исправлены в любви» [1706] . Две вещи произносятся на одном дыхании: (1) процесс распознавания осуществляется в среде, для которой характерна любовь; (2) в этой среде любовь является золотой серединой, которая определяет исправление. Таким образом, среди нищенствующих монахов распознавание как благоразумие, стремящееся к центру, и середина общины, в которой осуществление
