своей правой рукой... Оно летело, подобно орлу, и опустилось позади меня, и стало речью. Звук его голоса пробудил меня ото сна, поднял меня... и направил стопы мои так, что я смог прийти к свету нашего дома. Письмо, которое пробудило меня, я нашел пред собой на дороге, письмо, голос которого пробудил меня...
В валентинианской трактовке зовом в особенности является называние по 'имени', т.е. по мистическому духовному имени субъекта, из навечно 'начертанной' Богом 'книги судеб':
'Те, чьи имена Он знал заранее, были названы в конце, так что он, который знает, оказался тем, чье имя было произнесено Отцом. Для Него те, чьих имен Он не произнес, неведомы. Воистину, как может человек услышать, если имя его не названо? К тому, который до самого конца оставался в неведении, явилось Забвение и уничтожило его. Если это не так, почему эти жалкие не получили имени, почему не услышали зов?'
Наконец, зов может также быть апокалиптическим, возвещающим конец мира:
'Зов прозвучал над миром и великолепие всех городов обратилось во прах. Манда д'Хайе явил себя всем детям человеческим и спас их из тьмы в свет'.
(l) 'ЧУЖЕЗЕМЕЦ'
Зов исходит от того, кто был послан в мир для этой цели и в чьем лице запредельная Жизнь открыто взяла на себя роль чужеземца: роль Вестника, Посланника, то есть человека, который пришел не из этого мира. Руха говорит Планетам:
'Этот человек не наш, и его речь -- не наша. Он не связан с тобой... Его речь приходит извне'.
Имя 'чужеземец' указывает на то, как его воспринимают здесь внизу: приятное ликование тех, кто чувствует себя здесь чужими и изгнанными ('Адам почувствовал любовь к Чужеземцу, чья речь была чужой, не этого мира' -- G 244); возмущенное удивление космических сил, которые не понимают, зачем он находится среди них ('Что этот Чужеземец делает в доме, разве он может найти здесь себе воинство?' -- G 122); наконец, враги собирают сынов дома против незваного гостя ('Мы убьем Чужеземца... Мы уничтожим его рать, так что у него не будет доли в этом мире. Весь дом будет только нашим' -- G 120 f.). Непосредственный эффект его появления внизу убедительно описан в Евангелии Истины:
'Когда появилось Слово, Слово, которое присутствовало в сердцах тех, кто произносил Его -- и Оно было не только звуком, у Него была плоть, -- великое смятенье воцарилось среди сосудов: одни опустошались, другие наполнялись; одни стояли полными, другие опрокидывались; одни освящались, другие разбивались вдребезги. Все пространства сотрясались и смешивались, в них не было ни устойчивости, ни неизменности. 'Ошибка' волновалась, не зная, что она сделает. Она страдала, и стенала, и терзалась, потому что она ничего не знала. С тех пор как Гносис, который был проклятием для 'Ошибки', и все его Эманации настигли ее, 'Ошибка' стала пустой, ничего больше в ней не было'.
Итак, вернувшись к себе, Жизнь в одном из своих непадших членов опустилась в тюрьмы мира, 'облачившись в печаль миров' и приняв изгнание далеко от царства света. Мы можем назвать это вторым нисхождением божественного, весьма отличным от имевшего место ранее трагического нисхождения, которое привело к тому положению, которое теперь надо спасать. В отличие от первого, когда Жизнь запуталась в мире, попав в него путем 'падения', 'погружения', 'будучи брошенной', 'плененной' и т.д., на этот раз ее появление здесь -- совершенно иной природы: посланный Великой Жизнью и облеченный властью, Чужеземец не падает в мир, но отправляется в него намеренно.
'Один зов пришел и научил все зовы. Одна речь пришла и научила все речи. Один возлюбленный Сын пришел, созданный в лоне величия... Его образ хранится невредимым в этом месте. Он пришел с сиянием жизни, с властью, которую передал ему Отец. Он пришел в облачении живого огня и отправился в твой [Руха] мир'.
