которое не было окраинным, но и к наиболее охраняемым не принадлежало.
Понятно, что за пять веков существования ризницы в ней накопились баснословные, уникальные сокровища. Почти все из них могли быть смело названы национальным достоянием – но и менее значимые, чисто религиозные реликвии имели колоссальную ценность. Давно сделалось традицией то, что многие князья улуса именно ризнице отказывали в завещаниях некоторые из наиболее ценных своих вещей. Богдан бегло проглядел список имен файлов, повествующих о дарах. Например, князь Дмитрий завещал Патриархии выполненную византийскими искусниками знаменитую золотую конную статую «Мамаев курган», или «Прохоровское побоище». «Керулен» тут же предложил для более углубленного просмотра целый набор весьма качественных фотографий статуи со всех сторон и даже сверху.
Главной и потому срединной светской ценностью ризницы, наряду с благоуханной щепой креста апостола Андрея Первозванного и иными духовными святынями, которые, как знал Богдан, с точки зрения материальной наживы интереса не представляли, была оставленная ризнице на вечное хранение святым и благоверным князем Александром Невским драгоценная, усыпанная яхонтами и лалами, в серебряном окладе Великая Яса Чингизова. Она была подарена князю побратимом и соправителем его, присноблаженным ханом Сартаком, в честь договора о равноправном объединении Орды и Руси в Ордо- Русь. Александр тогда ответил Сартаку аналогичным по ценности и значимости подарком – ювелирным изданием «Русской правды», стоившим, на нынешние деньги, вероятно, не меньше сверхзвукового бомбардироващика-невидимки. Так владыки обменялись главными юридическими документами, порожденными на тот момент их народами – русские мастера в течение нескольких лет любовно создавали для татаро-монгольских братьев «Русскую правду», а монгольские, в свою очередь, с тою же тщательностью сотворили для русичей Ясу. Обмен этими документами при провозглашении объединения символизировал, что Ордо-Русь, которую вскоре никто уже и не именовал иначе, как просто Ордусью, создается не для каких-то временных, прагматических или просто военных нужд, но – как страна для спокойной и праведной жизни людей, как правовое государство, в котором будет править единственно диктатура закона.
Продолжение этой истории минфа Богдан, с детства буквально помешанный на справедливости и механизмах ее правильного устроения, вычитал из взрослых книжек лет, наверное, в девять. Уважение друг к другу и постоянное желание выказывать его при всяком удобном случае за несколько десятков лет стало в побратавшихся улусах – тогда еще лишь двух – настолько естественным, что вызвало к жизни и некоторые забавные несообразности; так, например, в Александрийском улусе текст Ясы был куда более известен и популярен, его поминали куда чаще, чем текст своей же «Русской правды», зато в Казанском улусе с уст до сих пор не сходили правдинские предписания. Стоило, скажем, зайти делу о наследовании имущества – тут же вспоминали статью о смердьей заднице. Так, не слишком благозвучно для современного слуха, называлось при Ярославе Мудром личное имущество простолюдина…
И по сей день Александрова «Русская правда» хранится в Казани, в Кафедральной Улусной сокровищнице, и каждый новый хан, вступая на престол, именно на ней клянется в верности народу, стране, традициям и законам. Сарткова же Великая Яса была помянута в духовном завещании Александра как предназначенная для Патриархии – и после его смерти попала туда как едва ли не главная государственная святыня.
На сердцевинное достояние ризницы никто еще за всю ее историю не посягал.
Но и в окраинных хранилищах попыток хищений или, тем паче, грабежей не отмечалось уж давно. Давным-давно не отмечалось.
Понятно, что в Ханбалыке так переживают.
Хотя… С их переживаний – ноль прока, одна морока…
Значит так – вот он, план ризницы. Уровень охраны помещения, где хранился крест. Что находилось рядом. Что ближе к границам охраняемой территории, что в глубине. Первым делом следует понять, шли грабители просто за добром, и взяли первое, что им показалось наиболее ценным – или они шли специально за крестом Сысоя. Если за крестом – первым делом понять, почему. Поймешь, почему, сказал себе Богдан – тогда грабитель сам вычислится.
Отчего-то он был уверен, что шли специально за крестом Сысоя. Варвары в таких случаях говорят – интуиция. Но мы-то знаем – это просто-напросто озарение свыше, вдохновение, Господь по неизреченной милости своей дунул слегка, а ты и не заметил, как вдохнул. Еще наш Учитель Конфуций говорил: «Мелкий человек постигает вещи, тыча в них пальцем, а благородный муж постигает вещи, следуя велениям разума». Озарениям не верить нельзя, грех. Но и кичиться – вот, мол, какая у меня интуиция – грех не меньший.
Зато удостовериться, факты собрать, уяснить, правильно ли ты понял то, что вдохнул, или неправильно – тут никакого греха нет, тут честная работа. Это ж ты себя проверяешь, не Господа.
Богдан издалека заметил поджидающие его у главных врат ризницы фигуры, и как-то сразу вычислил Багатура Лобо по прозвищу Тайфэн. Принцип вычисления был избран простой – кто покажется малосимпатичнее остальных, тот и окажется единочаятелем Лобо. Так и случилось. Средневосточного типа и роста чуть более среднего, широкий в плечах и лицом нарочито бесстрастный, не очень хорошо выбритый долдон в укороченном, но не коротком, наглухо затянутом форменном халате выступил вперед, когда «хиус» Богдана остановился, и, с налету с повороту, принялся демонстрировать свою неприязнь.
Его забота. Заботой Богдана было – не дать неприязни помешать работе. Последнее дело – начинать с пререканий.
Стоявший чуть поодаль и наблюдавший все это несообразие младший офицер, похоже, из местных вэйбинов, послушал чуток и тихонько утек прочь, не дожидаясь, когда ему позволят это старшие по званию. Ну и правильно, ну и молодец.
Начали работать.
Протоколы потом. Ага, и напарник еч Багатур их еще тоже не видел, пойдем корпус в корпус, хорошо. Осмотр места преступления. Святый Боже, святый крепкий, как разворочено-то все. На танке они пытались въехать, что ли… А сигнализацию рвали, как кишки ворогам рвут, сладострастно, с ненавистью какой-то… И это в наше-то просвещенное время, когда, чтобы парализовать любую гуделку, достаточно одного высокочастотного разрядника, выстреливающего с расстояния до двух десятков шагов невидимую, оглушительную для аппаратуры молнию… и следов бы никаких не оставили – ну, почти никаких. Во всяком случае, мы бы долго о вразумлении молились, чтобы понять, почему аппаратура не сработала – а тут прямо все нате вам: вот, рвали мы ваши провода… Что бы это значило? За крестом Сысоя шли, на Патриархию руку подняли – а на разрядник лянов не наскребли?
Ох, бред… Неспроста.
Еч Багатур молчит. Тоже осматривает. Глаза хорошие, быстрые, опытные. Долдон, конечно – но, видать, сыскарь классный. Может, и сработаемся.
Что-то дома делается…
Реликвии. Ага. В шкапах реликвии, в стенных нишах реликвии… А, вот и статуя Прохоровского побоища, каковую я давеча вспоминал. Хороша, правда, хороша. До этого лишь на изображениях видел. Вот и привелось воочию…
Так. Здесь, пожалуй, все.
— Не угодно ли напарнику Оуянцеву-Сю приступить к беседам со свидетелями?
Все еще язвит.
— Драгоценный единочаятель напарник Лобо, — произнес Богдан мягко, как Фирузе всегда с говорила ним, видя, что он задерган или просто не в духе. — Багатур. Давайте по именам, у нас каждый миг на счету. Нам обоим нужно быть свежими и выбритыми на воздухолетном вокзале Александрии по крайней мере в шестнадцать тридцать, а до того – хотя бы предварительно уяснить себе, что здесь произошло.
— А что там на вокзале? — хмуро спросил Лобо.
Богдан рассказал.
Выслушав, Багатур лишь тихонько застонал в ответ, закатив глаза – словно у него внезапно разболелись все зубы сразу.
— Три Яньло мне в глотку… — пробормотал он. Богдан смолчал. Лобо глубоко вздохнул, беря себя в руки. — Только этого нам не хватало, еч Богдан, — сказал он.
Ну, слава Богу, подумал Богдан.
И они пошли работать со свидетелями.
