звука, неизбитыми рифмами и сравнениями.
Исследователи его творчества неизменно выражали недоумение по этому поводу – а ларчик, подозреваю, просто открывался. Нонн, как те неведомые русичи, тоже, по всей видимости, родившись в христианской семье, затем ушёл из христианства в язычество.
Если городская Русь ещё была кое-как крещена, то с представителями «языков» из славян, населявших Восточную Европу до того, как туда пришла с балтийских берегов русь, дело обстояло и вовсе с точки зрения церкви печально.
Так, рассказывая о нехристианских погребальных обычаях вятичей и радимичей, летописец завершает рассказ словами: «Так же делают кривичи и другие поганые». То есть ни вятичи, ни радимичи, ни кривичи и христианами-то во времена летописца не считались.
А это, между прочим, весьма обширные земли – вся современная Беларусь, да Псковщина со Смоленщиной в придачу, да Московские, Тверские, Калужские, Рязанские земли… про Муром мы уже говорили.
Новгородский архиепископ Илья в 1166 году говорил своим подчинённым, что «земля наша (
Насытившись, писал автор-церковник, нечистые утверждают, что подобного почтения они не встречали в своей исконной вотчине – в землях нехристей: «Мы же походили по болгаром, мы же по половцем, мы же по чуди, мы же по вятичем, мы же по словеном».
Вместе с Гальковским, опубликовавшим «Слово… о посте», под болгарами мы понимаем волжских булгар-мусульман – хотя среди дунайских болгар, как о том говорится во введении, долго ещё поминали языческих Богов и Богинь, народ в целом был крещён ещё в IX столетии.
Про «датирующее» значение половцев в этом отрывке мы говорили в связи с Всеславом. Чудь – финно- угорские племена – также долго оставалась некрещёной. Вятичи нам уже известны как ревностные сторонники языческих обрядов.
В том же XII веке они обеспечили церкви ещё одного мученика: печерский монах Кукша чересчур ревностно насаждал на их землях новую веру – ревностно и, по всей видимости, безуспешно. За что и удостоился мученического венца близ вятического города Серенска около 1110 года.
Погребальные костры – вернейший признак приверженности язычеству – угаснут на землях вятичей веком-двумя позднее.
В том же Новгороде историки указывают даже особый налог, которым облагались упрямые «нехристи», – так называемое «забожничье». В конце двадцатых годов тринадцатого столетия новгородцы даже потребовали от прибывшего в северный город на княжение Ярослава Всеволодовича, отца Александра Невского, отменить этот налог, причём это требование («забожничье отложи») возглавляло список, предъявленный князю.
Любопытная деталь, право же, – если уж Новгород требовал отмены налогов, которым облагались язычники, – это говорит о том, что таковых в вольном городе было немало.
В 1227 году в Новгороде объявились даже волхвы. Вряд ли это слово уже в те времена перешло на обычных колдунов, каковых там и века спустя было немало. Слишком уж резкой была реакция новгородского владыки – волхвов, невзирая на заступничество людей всё того же Ярослава, сожгли.
Расправу над волхвами одобрили далеко не все новгородцы, и даже летописец прибавил в сообщении о казни волхвов: «творяхуть е потворы деюще, а бог весть» – мол, говорили, что они колдуны… да бог знает.
Все же на дворе стоял уже XIII век, а не XI, и новгородские язычники не решились выступить с оружием в защиту своих жрецов. Заступничество же княжьих людей, думается, объясняется не только их симпатией или хотя бы терпимостью к язычеству.
Просто сам князь в те дни в городе отсутствовал, и княжьи люди стремились не допустить, чтоб язычников казнили без его воли, одним приговором архиепископа. Как видим, вытесняя и уничтожая языческих жрецов, христианские архиереи зачастую получали «в наследство» от них соперничество с княжеской властью.
Итак, вятичи, радимичи, кривичи и словене оставались ещё во времена написания «Повести временных лет» по преимуществу язычниками. Язычники были среди киевлян и, судя по автору «Слова о полку Игореве», встречались в кругах черниговской и Новгород-северской знати.
В Северо-Восточной Руси тоже оставалось немало приверженцев старой веры. В предыдущей главе мы, уже говорили об упрямых язычниках Мурома, «святогонах», о каменном идоле Велеса, которому поклонялись в Ростове вплоть до того, как его низверг монах Авраамий в XII веке.
В его житии так и говорится, «что Ростов пребывает в идольском соблазне: не все ещё люди приняли Святое Крещение». То есть речь опять же идёт не о крещёных, по старой памяти оглядывающихся на старых Богов, а об откровенных и последовательных нехристях-язычниках.
В более поздних источниках говорилось, что «чернь Ростовская», не желая креститься, убегала в сопредельные государства, в том числе – в земли волжских булгар, чьи правители, очевидно, были сравнительно терпимы к язычеству подданных.
На этих землях был найден впоследствии так называемый еманаевский могильник – один из самых восточных и самых поздних древнерусских языческих могильников. Там же стоял и деревянный языческий храм, выстроенный по тем же канонам, что и святилища полабских славян и Ладоги (что не должно, конечно, удивлять нас – ведь Ростов был одной из колоний тех самых варягов-руси, что пришли из славянской Балтики в леса и болота Восточной Европы).
Храм действовал до XIV века, когда на его месте была сооружена церковь.
Другое упоминание о некрещёных славянских обитателях Северо-Востока Руси относится уже к 1229 году. В Лаврентьевской летописи упоминается, что некий Пургас вместе с мордвою напал на Нижний Новгород в ответ на нападение владимирского князя Юрия Всеволодовича на мордву, а Муромского Юрия Давыдовича – на «Пургасову волость», но был отбит.
Однако воины Пургаса спалили монастырь Богородицы и стоявшую вне городских стен церковь. В том же году Пургас был побеждён мордовским князьком Пурещем, объединившимся с половцами, «изби мордву всю и русь Пургасову, а Пургас едва вмале оутече» (то есть убежал с небольшой частью войска).
Итак, у истребителя православных церквей и монастырей Пургаса в подданных ходила некая «русь» – при том, что собственно население Владимирско-Суздальского Залесья стали называть Русью уже после монгольского нашествия.
Сам Пургас вроде бы действует заодно с мордвою – но и враждует с мордвином Пурешем, а с его именем связывают именно «русь». В восточной части мордовских земель, в бассейне реки Суры, антропологи выделяют признаки «ильменского типа», близкого также жителям южных берегов Балтики.
Очень вероятно, что перед нами очередной анклав некрещёных русов, на этот раз – в мордовских землях. Со следами языческих русов Пургаса мы еще столкнемся в нашем повествовании.
Так обстояли дела на северо-западе и северо-востоке Русской земли. Если мы перенесёмся на другой её край, в юго-западные, Галичско-Волынские края, то и там обнаружим немало свидетельств существования в XII веке русских язычников – как письменных, так и археологических.
Так, в 1187 году Никита Хониат, выступая перед императором Исааком II Ангелом, упоминает неких людей «из Бордоны; презирающие смерть, ветвь тавро-скифов, народ, также поклоняющийся Арею». На эту фразу обратил внимание русский учёный-византист, Ф.И. Успенский, заметивший, что «тавроскифами» в средневековой византийской литературе называют именно и исключительно наших предков.
Это упоминание он связал с мелькающими в русских летописях под 1146, 1216 и 1223 годами и королевских грамотах Венгрии конца XII – начала XIII века бродниками. Были ли они отдельным народом, или какой-то сбродной вольницей из разных племён, до сих пор точно неизвестно.
Слово «бродники» было их самоназванием, судя по тому, что, откочевав под натиском татар в Венгрию, они оставили это имя основанным ими поселениям (Броднук, Протник). Это, и единственное дошедшее до нас имя бродника – Плоскыня – говорит, что бродники были славянами.
Кстати, в летописях упоминается и их лёгкий флот – дело для тюрок совершенно непривычное, а вот