Любовь и другие диссонансы

даже худшем положении. Когда сознаем, что не одиноки в этом мире, сразу становится легче.

Теплой мягкой рукой Виктория помассировала место укола. «Так меня могла бы гладить мама», — промелькнуло у Анны в голове.

— Спасибо, — выдохнула она, почувствовав, что глаза снова становятся влажными.

— Ну, разве за это благодарят? Смешная вы какая, Анечка! Поправляйтесь и ни о чем не думайте. Поспите, сон — лучшее лекарство.

Быстрой походкой женщины, не привыкшей рассиживаться, сестра вышла из комнаты. Анна закрыла глаза.

Высокие, очень высокие и строгие горы кольцом окружают со всех сторон. Чувство восхищения смешивается со страхом. Кажется, горы сейчас сомкнутся и задавят маленькую девочку. Она беспомощно стоит перед ними — в пышном платье в цветочек с развевающейся юбкой. Ветер треплет ее кудрявые волосы. Глаза слезятся от попадающего в них песка. На голых ногах легкие сандалии, но она не чувствует холода. Горы все ближе придвигаются к ней, и уже не видать их снежных вершин. Они словно сливаются с голубым и близким небом. Какая-то большая птица проносится низко, задев ее мягким крылом.

«За мной, за мной!», — слышится голос птицы.

Она совершает еще один круг и приземляется у ног девочки.

«Садись, садись!» — снова обращается к ней птица, и она видит птичьи пронзительные глаза-бусины. Девочка легко запрыгивает на гордую спину, большая птица медленно поднимается над землей. Девочка бесстрашно обвивает руками ее крепкую шею. Через мгновение птица приземляется на горе и исчезает так же внезапно, как появилась. Девочка смотрит вниз, ее охватывает ужас. Внизу возникает фигура дедушки, и она почему-то отчетливо видит его лицо. Он машет рукой и кричит: «Анна, Анна, поднимайся выше!» Грубая поверхность камня в кровь царапает коленки.

Но она не чувствует боли и отчаянно карабкается вверх.

Руки уже отказывают. Но сверху вдруг доносится голос: «Я помогу тебе, Анна». Она не видит лица, только размытый облик мужчины, сильного и большого. Он тянет к ней руки: «Я помогу тебе, Анна, держись! — Она различает его улыбку. — Я помогу тебе».

Снова дождь за окном и громыхание тележки в коридоре.

— Девочки, завтрак!

Она открыла глаза.

«Я помогу тебе, Анна», — вспоминает она и пытается воссоздать образ мужчины-спасителя, но ей это не удается.

— Эй, сони, вы будете завтракать или нет? — В палату вошла грубоватая женщина, заматеревшая от невзгод, выпавших на ее долю. Это чувствовалось в интонациях голоса, в том, с каким раздражением она ставила на тумбочки тарелки с кашей и разливала чай.

— Просыпайтесь! Новенькая, что ли? Бледная какая!

— Спасибо, — сказала Анна.

Женщина поставила на тумбочку кашу и выкатила из палаты тележку.

— Завтрак! — донеслось дальше из коридора.

Анна дышала ровно, и это доставляло ей удовольствие.

Сугроб зашевелился, и она увидела широкое лицо соседки; левую щеку и часть рта рассекал большой шрам в виде ящерицы. Женщина потянулась и открыла глаза.

— Доброе утро, — сказала она приятным низким голосом. — Вы ночью поступили? Я даже не слышала. Эти уколы такие сильные, ничего не слышишь, хоть всем табором пой. Меня Тамара зовут, а вас?

— Анна. Приятно познакомиться.

— Мне тоже, — ответила Тамара и закашлялась. — Кашу эту я есть не могу, а чай — просто помои. Тут внизу неплохое кафе. Может, сходим потом? Там и кофе натуральный есть, и сырники просто замечательные.

В дверь постучали, и обе устремили свои взгляды на входящего. На пороге стоял небритый мужчина в мешковатом свитере и джинсах. Анне трудно было узнать в нем своего всегда щеголеватого супруга.

— Сергей, ты?.. — вырвалось у нее. — Так рано?

За десять лет совместной жизни таким она его ни разу не видела. Обычно он собирался на работу не меньше сорока минут, пятнадцать из которых уходило на бритье. Из ванной выходил румяный, гладко выбритый, благоухающий дорогим парфюмом.

Сергей молча подошел к ее койке и присел на край.

— Тебе лучше, — произнес он, глядя в сторону. — Поспала?

Она чувствовала, что он волнуется, но от его заботливой интонации ей стало не по себе.

— Мне лучше, — ответила она. — Зачем ты «скорую» вызвал? Все бы обошлось…

— Лучше было смотреть, как ты задыхаешься? — вспылил он. — Ладно, хватит разглагольствовать. Давай собирайся, поедем в нормальную клинику. Меня от одного запаха здесь тошнит.

— А мне тут нравится! — ответила она и отвернулась.

— Опять начинаешь! Я из-за тебя всю ночь не спал! Ты меня совсем извести хочешь! У меня, между прочим, сегодня важное совещание с бюргерами, решается вопрос о новой линии. А ты…

— Ну и занимайся своими бюргерами, — равнодушно сказала она и почувствовала, как дыхание снова затрудняется. — Прошу тебя, не начинай. Решай спокойно свои вопросы. Мне здесь хорошо.

Сергей резко встал и процедил сквозь зубы:

— Как знаешь, только судки с комплексным обедом я тебе сюда возить не буду. Ладно, завтра заеду. Сегодня не получится. Немцев придется выгуливать до ночи.

— Они что, собаки? Смешно.

Муж открыл бумажник из крокодиловой кожи, достал деньги:

— Вот тебе на расходы.

Поцеловал Анну в лоб и вышел, звучно закрыв за собой дверь.

— Да, суровый, — отметила Тома и виновато улыбнулась.

Анна не ответила. Спокойно потянулась за таблетками на тумбочке. Пришел врач с обходом, медсестра с бесконечными анализами. Потом Тамара и Анна спустились в кафе, где пахло чем-то подгоревшим и женщина в цветастом платье ловко принимала заказы. Анне очень понравился и этот запах, и ободранный лак на коротких ногтях буфетчицы. В махровом халате Анна походила на тень. За последнее время она осунулась и явно потеряла в весе, что придавало ее облику болезненную аристократичность. Они заказали сырники, кофе и уселись за маленький столик у окна. Светило яркое весеннее солнце — словно любовник, восторженно дарящий ласки новой избраннице. Анна смотрела на Тамару. Шрам на щеке приковывал взгляд. Казалось, он хранит какую-то тайну.

— Да, вот такое у меня украшение, — грустно улыбнулась Тамара.

— Нет, ничего, — оправдываясь, как пойманный воришка, сказала Анна.

— Да ладно тебе, знаю, что ужасно, но я привыкла. Сначала хотела делать пластику, но Алексей отговорил.

Анна не знала, что сказать, и молчала, ковыряя алюминиевой вилкой подгоревший сырник.

— Знаешь, нам всегда кажется, что уж с нами такое никогда не случится, что мы под особой защитой. — Тамара многозначительно указала пальцем вверх. — Но происходит какое-то событие, и ты вдруг понимаешь, насколько уязвим, а самое главное — что ничего уже нельзя изменить. — Она громко отхлебнула из чашки. — У тебя давно приступы?

— С полгода.

Тамара отодвинула тарелку с недоеденным сырником и сказала негромко:

— Я всегда была очень веселой девочкой. Родители так воспитывали — учили во всем видеть светлое и доброе. Папа всю жизнь очень любит маму. Сейчас им по семьдесят, и они до сих пор гуляют за ручку. Я в старшем классе была уже вполне сформировавшейся девушкой. Это у меня в маму. А у нее в бабушку. Школа наша находилась довольно далеко от дома. Мы в Подмосковье жили. Знаешь город Королев?.. Наш