Он передал мне мой меч. Я подержал его в руке, почувствовал рукоять и произнес:
— Это же… Это же меч!!!
— Обычный клинок. Серая сталь.
И он лег на прежнее место, вытянув ноги, явно не намереваясь двигаться без особой на то нужды. У него был вид человека, готового ждать долго и не понимающего тех, кто способен куда-то спешить.
Ближе к вечеру на корме собралось общество. Касатка зажгла фонари. Я подумал, что если бы поблизости случился берег, то оттуда мы казались бы одним далеким огоньком, на самом деле состоящим из нескольких маленьких огонечков. От этой мысли мне сделалось очень уютно.
До ужина оставалось около часа, хотя я еще не вполне разобрался с распорядком корабельной жизни. Половина касаток проснулась к обеду, переспав даже испытанных столичных рыцарей. Теперь те и другие расположились поудобнее вдоль борта, рыцари — все в синих шелковых одеждах, касатки — кто в клетчатой форме, кто в ней же без верха, а кто вообще без ничего.
Мы с Лайком были в сером.
Обед меня порадовал. Как оказалось, на этом основательном судне основательно и со знанием дела подают на стол. Отныне я взирал в будущее с оптимизмом: нам предстояло не меньше недели пути, а значит не меньше недели таких обедов. Впрочем, чтобы оправдать то количество золотых, которое Лайк выложил за дорогу, обедать нужно, наверное, не переставая. Ну разве что с перерывами на ужин.
Среди рыцарей выделялся один, судя по всему бригадир. Рукоять его меча сверкала драгоценными синим оком и желтым ликом. Честно говоря, эти камни и эту рукоять я приметил еще на бульваре в Верхопутье.
— Позовите Путника! — властно сказал хозяин рукояти.
День сдавал последние позиции, с каждой минутой тьма вокруг сгущалась и освещенный участок на корме казался все уютнее и уютнее.
Невзрачный человечек в обычной одежде, типичный мелкий горожанин, возник рядом с одним из четырех фонарей. Его даже не сразу заметили, в том числе и бригадир с драгоценной рукоятью.
— Говорят, Королю приснилось, будто судьба Республики решится на северо-востоке, — негромко произнес человечек.
Все повернулись к нему.
Типичный мелкий горожанин сделал два шага вперед, чуть помолчал — ровно столько, сколько необходимо — и заговорил.
Он говорил не как все. Он говорил долго, точно, увесисто. Я еще не слышал, чтобы так говорили. И в его словах был смысл.
— История этой земли могла быть совсем иной, — сказал Путник, — если бы…
И я тотчас забыл о предстоящем ужине. И для меня перестала существовать прекрасная рукоять богача-бригадира.
Они дрались и побеждали. Только так — победить или умереть. Зачем жить побежденным? Кружись в вихре битв, победитель…
Он говорил, слова падали, как капли, только его фигура на перекрестье четырех теней связывала с волей и страстью погибших народов, только его голос окунал в ускользнувшую жизнь трех предыдущих столетий.
А передо мной вставали портреты из курса истории, и список полноправных городов под портретами; этот список я учил наизусть и обязан был рассказать Луцию: изначально родовые — Лунная Заводь, Аристон, Арета, Джессертон, Ривертон, Вэйборн, Кердалеон, Офелейн; получившие полноправие — Крейстон, Галион, Апвэйн, Тозон; и провинции, ой как много, штук двадцать. Тогда еще Штормхейм не значился среди провинций, пусть даже с правом собственного управления. Он был главным оплотом основного противника, чужим, совсем чужим, самым чужим городом.
— …До утра, до конца света!
Путник замолчал и отвернулся.
И все молчали. А потом мы взорвались. Вся корма приветствовала его, лучшее общество — те, кто смог выложить кучу золотых за место на «Цветке», и те, кто был послан лично Королем, — а он стоял спиной к шелковым рыцарям и голым касаткам… Он пошел прочь от нас, и уже выходя за круг света, на границе ночи вновь обернулся.
— Лиловый цвет складывается из голубого и черного с небольшим добавлением красного. После чего лиловый цвет ближе всего к синему. Удачи, рыцари!
На сей раз его никто не понял. Почти никто. Один лишь Лайк издал возглас одобрения и с удовольствием хлопнул в ладоши.
Сразу после ужина я хотел подойти к нему. Но не подошел. Кто-то все время стоял рядом, а вопрос, который я должен был задать, слишком волновал меня.
Я вспомнил сон, из первых, наверное, самый первый мой сон. Вернее, я никогда не забывал его. Он просто ждал своего часа и сегодня час настал.
Я видел дверь — грязную, железную с ржавчиной, с изображениями уродов и перекрещенными стрелами. Дверь была вся в паутине, она являлась частью огромного грязно-коричневого дома, но я не мог увидеть весь дом, передо мной была только эта дверь, и на пыльном полу перед ней лежали обрывки серой смятой бумаги. Вдруг — скрип, и дверь, казавшаяся недвижимой, еле-еле, на полступни приоткрывается, а за ней… Невозможной, неземной яркости не то синий, не то голубой свет! За пылью, ржавчиной и паутиной…
Я хотел спросить его, откуда он знает о моем сне?!
Потом все ушли вниз, кто в свои морские апартаменты, кто в жилой ярус трюма, все кроме вахтенных касаток. На палубе горел уже только один фонарь, я сидел вдали от него, в темноте, и пытался понять, и сейчас мне снова казалось, что я не уходил из Златограда; так же я сидел и думал в комнате под самой крышей, и в дозоре на пристани, и ночью в пустом зале, когда Гай, Марк и остальные Артуры Гилденхомы засыпали.
Дверь скрипнула — простая дверь, без паутины, без уродов, обыкновенная деревянная дверь, ведущая во внутренности корабля, — и я увидел сначала Лайка, а затем его, Путника. Они стали прямо под фонарем, мне были отлично видны их лица. Лицо Лайка светилось уверенностью и силой, совсем как под конец четвертого дня пути из Златограда в Апвэйн.
— Я никогда не видел Короля, — сказал Лайк.
— Странно… — проговорил Путник.
Они помолчали.
— Король одарен видениями, — сказал Путник.
Лайк не ответил. Путник сказал еще что-то, но я не расслышал.
Лайк произнес:
— Два скрытых сказания, забытый стишок — и все?
Наверное, он спросил. Но прозвучало не как вопрос, наоборот, вопреки словам уверенности в нем прибавилось.
— Воля Луны, — сказал Путник.
— Воля Луны, — согласился Лайк. — Будь здоров, Публий Джессертон!
И он отправился искать сны, оставив Путника Публия Джессертона наедине с Луной и невидимыми из светлого круга вахтенными касатками.
Тогда я вышел из темноты и задал свой вопрос.
История этой земли могла быть совсем иной, если бы Черный Властелин однажды вышел из своей столицы. Но темная цитадель все так же дремала в самом сердце горного кряжа, и ни один рыцарь не покинул ее пределов, и никто из людей цвета не ведал, что творится за неприступными стенами и каковы замыслы их повелителя. Только страшные большие птицы изредка поднимались над замком и удалялись, гонимые чужой волей еще дальше на север.
В сороковую весну от основания, к западу от горного кряжа, на холодной равнине, не успевшей
