из них бессмысленная и мстительная жестокость с пленными охладили первоначальное воодушевление. Настроение харьковских обывателей было неспокойное. Помимо возрастающей дороговизны, началось махновское восстание, охватившее широкую территорию южнее Харькова, и хотя на Левобережной Украине их довольно быстро ликвидировали, на Правобережной они крепко засели в районе Екатеринослава и Александровска. Успех махновцев легко объяснялся тем, что их поддерживали крестьяне, не желавшие возвращать землю помещикам, а к этому их часто принуждали при помощи воинских команд и поркой шомполами. О генерале Май–Маевском ходили нехорошие слухи об его пьяных кутежах с дебошами в загородных ресторанах города Харькова.
А на Московском направлении начались трудности. Взятый в начале октября Орел снова пришлось уступить, а в двухнедельной битве у ст. Касторная с конницей Буденного наши части были разбиты, и красная конница ринулась на юг. В начале ноября красные взяли Белгород и стали приближаться к Харькову. Надо было бежать, особенно участникам Белого движения. Мои товарищи начали возвращаться в свои части. Я тоже решил ехать в свою батарею, благо она находилась недалеко, на станции Синельниково, около Екатеринослава, на фронте против Махно.
После потери пушек около Поворина команда батареи не была расформирована, как того она боялась, а наоборот, ей сразу дали новые площадки с английскими в пять и две десятых дюйма пушками. По своим качествам эти орудия превосходили шестидюймовые «кане». Во– первых, они были гораздо скорострельнее, а во–вторых, во время стрельбы не было необходимости опирать их на рельсы. Кроме того, к ним были снаряды так называемого мгновенного действия, очень действенные для поражения живой силы противника. 18 ноября моя мать проводила меня на вокзал, и я на открытой платформе, ежась от холода, направился на юг. На батарее меня опять приняли в телефонную команду, но с братом я разминулся — он поехал в Харьков. Наша смена выехала под командой поручика Полторацкого [153] под Екатеринослав, в котором засели махновцы, взорвав железнодорожный мост через Днепр. Заставу у моста мы и обстреливали, так же как и некоторые места в городе, где, по нашим предположениям, они могли бы собираться. Большую часть времени, находясь на позиции, я проводил на наблюдательном пункте вместе с вольноопределяющимся Алешей, с которым очень подружился. Этот пункт находился на чердаке трехэтажного дома, стоящего к тому же на холме, недалеко от позиции, занимаемой нашей боевой площадкой. Там мы и томились от скуки и холода, наблюдая Екатеринослав, потому что поручик Полторацкий появлялся только изредка, когда надо было пострелять. Но там нас навещала симпатичная девушка Вера, жившая в этом доме, приносившая нам яблоки или чай, оживляя нас своим присутствием и болтовней.
Теперь жизнь на батарее была гораздо беднее, чем раньше. Меня поместили в теплушке на 12 человек, вместе с казаками главным образом Гундоровской станицы. С ними, с «отцами» (обычно принятое у них обращение), которые служили в войске еще с «действительной» до войны четырнадцатого, служить было даже удобнее, чем с вольноперами. Службу они знали хорошо, в работах не ловчили, между собой не спорили, друг над другом не насмехались и опасность переносили спокойнее. Любили петь они свои тягучие, ставшие уже историческими, песни и, как видно, не нервничали от тех ужасов, которые рисовало нам наше воображение в случае поражения. Продукты нам выдавали, и мы варили пищу на печке посредине теплушки.
Брат вернулся из Харькова с сестрой Соней. Он не мог представить себе, что красные могут победить. Ему казалось, что наши скоро оправятся и начнут контрнаступление. Поэтому, опасаясь за отца, он уговорил его приехать на базу, где, по его мнению, отец мог бы благополучно переждать время отступления.
Но фронт рухнул. Выяснилась необходимость взять Екатеринослав, чтобы наши отступавшие от Фастова части могли бы соединиться с нами. После усиленной артиллерийской подготовки лихие казацкие конники проскочили по сохранившимся мостовым фермам и овладели переправой. Да, но скоро опять пришлось оставлять этот город, уже под напором красных. Потянулись один за другим на юг в Крым бесконечные составы. Не хватало паровозов. Наша батарея имела преимущество, располагая всегда паровозом. Один раз мы с боевой площадкой съездили даже на север в недалекий Павлоград, чтобы набрать водки в большом винокуренном заводе. В те месяцы мука и водка представляли собой огромную ценность. Поезд нашей базы удлинился необыкновенно — прицепляли столько, сколько мог увезти паровоз. Вагоны с зерном, мукой и даже с маслом и яйцами тянулись за нами в хвосте. Многие «станишники» везли под своими койками мешки с мукой и бутылки с водкой. К нам стали приставать некоторые отбившиеся от своих частей офицеры. Один дроздовский полковник Баранов вез с собой молодую жену. Другой приставший поручик застрелился в офицерском вагоне, почти на глазах у присутствующих, потрясенный, вероятно, разгромом Белой армии.
Наконец, засинели Сиваши и мы, перевалив Чонгарский мост, оказались в Крыму и, как нам казалось, в безопасности, потому что красная конница нас уже не могла обойти и отрезать. Но защищать Крым нам не пришлось. Оказалось, что установки наших пушек сделаны были недостаточно солидно, вследствие чего многие болты повыскакивали и мы должны были отправиться в Севастополь для исправлений. Новый двадцатый год мы встретили в Симферополе, где еще можно было купить вино и вкусные фруктовые и овощные консервы. Проводил его в своей солдатской компании. Вообще личных контактов с братом на службе у меня было мало. Если иногда я заходил вечером к нему в купе, то он приказывал угостить меня ужином или чаем с офицерской кухни, и этим дело ограничивалось.
По прибытии в Севастополь поезд нашей базы остановился на пристани Южной бухты, почти напротив старых броненосцев, стоявших намертво со взорванными котлами. Кто?то на них все?таки обитал, потому что было слышно, как били «склянки», то есть часы. Наша кормежка стала плохой, мяса почти не давали, а взамен его мы часто стали получать камсу (маленькие соленые рыбки). Служба стала ограничиваться несением караулов у чинившихся пушек да нарядами на кухню, но зато нас стал косить сыпной тиф. Этой осенью и зимой мы не могли избавиться от вшей, потому что в нашем поезде не было ни бани, ни камеры для выпаривания одежды. Мой друг Алеша умер, так как по перенесении сыпного тифа заболел возвратным, заразившись там же в околодке. Комбинация фатальная. Я тоже заболел, но удивительно, что возвратным, хотя сосед по койке перед этим заболел сыпным. Лежал я опять в дивизионном околодке и перенес четыре приступа. Очень жалел Алешу — гибель его казалась такой бессмысленной.
Моему брату удалось устроить отца священником в управление дивизиона, а сестру фельдшерицей, так что положение членов нашей семьи временно стабилизировалось. Защита Крыма укрепилась. Генерал Слащев проявил при этом необычайную энергию и храбрость. Случалось, что лично, только со своим конным конвоем, отбивал он проникшие на Крымский полуостров отряды красных. Починка наших пушек затянулась на все три месяца, и в этот период вынужденного отсутствия активности нашлись в команде два любителя стихотворчества, которые сочинили сатирическую поэму, направленную главным образом против тех, кто занимался присвоением брошенного на станциях имущества. Начиналась она так:
