И так далее в этом роде. В первых строках здесь приведен намек на решительные действия батареи против Махно. В действительности это так, что в боях против него наша батарея, вооруженная теперь новыми скорострельными английскими пушками, иногда без прикрытия выдвигалась вперед и стреляла по махновцам прямой наводкой. На ровном месте и не очень больших дистанциях снаряды мгновенного действия, делая рикошет, рвались в воздухе, нанося большой урон противнику и наводя панику.
Надо сказать, что команда батареи жила своей обособленной жизнью. С начала девятнадцатого года ее состав почти не меняли, а контактов с другими воинскими частями или населением тоже было мало. Поезд базы, передвигаясь часто по железной дороге, если и задерживался где?нибудь на третьем пути или маленьком степном разъезде, то на очень краткое время. Служба, пребывание на позиции, отнимало много времени и менялось мало в своей ритмической постоянности, так что команда, около 70 человек, варилась, что называется, в «собственном соку», мало замечая общую трагедию России. Разговаривали больше о том, чем нас будут кормить сегодня или кто кого обидел.
Главная тяжесть заключалась в несении караулов у пушек, вагонов со снарядами и на паровозе. Обычно эти караулы приходилось нести через сутки или двое, и в течение их часовые стояли на посту два раза по 4 часа. Это была поблажка — по уставу полагалось стоять четыре раза по 2 часа. Эти часы в любую погоду тянулись томительно долго, и предпочтительнее было нести наряды на любую другую работу. Но иногда, в хорошую погоду, от четырех до восьми утра, в степи можно было наблюдать полностью то, что в обычной жизни случается редко, то есть как начинается день, когда от слабой бледной полоски на горизонте, при ярких еще звездах на небе, разгорается заря и к 8 часам восходит ярко светящее, радостное и сильно уже греющее солнце. А вообще не помню, чтобы у нас в батарее, кроме выговоров и предупреждений, применялись бы строгие дисциплинарные взыскания, вроде стояния под винтовкой и т. п.
В начале весны пришлось нам с грустью наблюдать, как в Южную бухту приходили пароходы, переполненные нашими бойцами, пережившими несчастную новороссийскую эвакуацию. Пароходы направлялись в глубь бухты к станции, где и разгружались. Нашим главнокомандующим стал генерал Врангель, который быстро начал реорганизовывать армию, в первую очередь переименовав ее в Русскую. Так и наша четвертая морская батарея была переименована в бронепоезд «Единая Россия», а наших бедных гундоровцев откомандировали в казачьи части. Там же придали много офицеров и чинов из одноименного бронепоезда, оставленного в Новороссийске. Среди главных командиров места Слащеву не нашлось, что многих удивляло.
20 октября 1919 года Орел был оставлен нашими войсками, а мы получили приказ отходить на Курск и затем по Северо–Донецкой железной дороге на ст. Полтава. Насколько медленно мы шли на Стишь, так теперь казалось, что мы мчимся — на Курске приняли снова наши большие паровозы с полным запасом угля; хозяйственная часть уже укатила на юг. Страшная снежная буря мешала продвижению на перегоне Курск — Льгов, шли точно ощупью… Потом по Северо–Донецкой снега было мало, но очень морозно. Эта дорога самая новая, законченная перед самой Великой войной 1914 года — четыре колеи: две — пассажирское сообщение, две — товарное для доставки угля из Донецкого бассейна и товаров с юга в центр России, к Москве и к Балтийскому морю. Станции новые, обширные, здания прекрасно оборудованы, склады были полны всяких материалов, мешков с продуктами, ссыпанного зерна.
За это короткое время моего пребывания в железнодорожной роте подружился я с Алешей Воропаем и Шурой Муратовым, всюду мы были вместе. Но станция Суджа для нашей троицы оказалась трагической — Шуру сдал в санитарный поезд, у него начинался тиф по всем признакам — ушел поезд, и я больше Шуру никогда не встретил! Отступление, видимо, действует развращающе на всех, даже на такую воинскую часть, как наша, — ведь мы жили с комфортом, все было, кормили нас хорошо, даже что?то платили — не помню сколько! Но Петя смеялся, что я получил свое первое солдатское жалованье, несмотря на то что мы были обеспечены всем, на станции Суджа я собственными глазами видел, как наши солдаты грабили склад — таскали длинные мешки с луком и складывали их на крышах вагонов! Я был совершенно потрясен, когда увидел Алешу Воропая с такой ношей среди бела дня.
— К чему тебе это?
— Ты еще молодой, ничего не понимаешь! — было ответом, но дружба наша на этом оборвалась.
Тащили все во главе с нашим взводным. На станции Тотня была рота вызвана на поверку, — давно уже не было ни поверок, ни молитв. Капитан Кирсанов обошел фронт мрачный и нервный — все ждали грозы. Остановился против наших двух взводов и дежурному офицеру отдал приказ под его личную ответственность:
— Послать наряд и в течение десяти минут сбросить всю эту дрянь с вагонов. Если повторится что?либо подобное — застрелю сам!
И ушел: вероятно, в течение пяти минут все мешки с луком были сброшены!
Мы шли в Полтаву. Мерно стучали колеса, эта музыка мне запомнилась на всю жизнь!
Полтава — все в снегу, все бело, так чистенько! Мороз… Состав роты вытянулся на третьем пути; нас утром вызвали на поверку с церемонией, впервые после похода под Орел. Бодро спели молитву. Командир роты капитан Кирсанов с дежурным офицером обошел фронт — длинным был фронт роты, тут были не только все взводы, но и отделение головного участка со всеми «комендантами», уже вернувшимися в роту после отступления. Затем было сделано перестроение: головной участок занял место у стен вокзала, а командир остался внутри, между обоими частями — все это на первом широком перроне Полтавского вокзала. Командир был мрачен, но первые его слова укрепили обычное к нему доверие — поблагодарил роту за тяжелую службу, что мы прошли последними на участке между Курском и Льговом. Против нас была и природа, и красные… Затем объявил приказ о выделении из роты броневспомогателя «Желбат-2» под командованием поручика Петра Иванченко, команда будет им сформирована к полудню завтрашнего дня, бронеплощадку и паровоз типа «ОВ» принять в депо, теплушки, оборудованные для жилья, принять от коменданта станции. Броневспомогатель «Желбат-2» будет исполнять распоряжения начальника головного участка, а в случае необходимости — начальника соответствующей бронегруппы, как броневспомогатель и как легкий бронепоезд, имея на вооружении восемь тяжелых пулеметов. Сказал, что надеется увидеть хорошую работу. С Богом! «Рады стараться, г–н капитан!» — рванули наши взводы в ту тишину морозного утра, в ту тишину, покуда слушали приказ. «Разойдись!» И все кругом зашумело…
Когда мы ночью проходили тот участок пути, что сказал командир, что «мы прошли последними», — уже снегу было столько, что щиты ограждения скрывались в нем, снегу было много и на полотне — после нас снег завалил полотно, — больше никто не прошел, а кто и прошел, то застрял у виадуков у Льгова, которые были взорваны нашей пехотой без координации и распоряжения «начальства» — соначальника военных сообщений, пехотное начальство боялось встретить на этом участке советские бронепоезда, но прежде, чем те могли прийти, угробили наши четыре бронепоезда в снегу у виадуков. Три на нашей линии Курск — Льгов, четвертый на линии Льгов — Брянск — «Генерал Корнилов», «Офицер», «Иоанн Калита» и «Генерал Дроздовский». Команды ушли пешим порядком. Фронт там и замерз.
Зима, Полтава… Рота ушла на ст. Харьков — Южная, а мы стоим
