Кубани'. Верно? Как вас теперь называть, доктор? Вы скомандовали Власову – 'быстро, быстро, быстро'. Вы назвались по телефону – 'чертовой бабушкой'. На каком языке вы это сказали – 'на русском'. Зачем? Штрикфельдт-то был не русский. Это ничего не значит, что у вас был брат – правая рука Гиммлера. Это вам только плюс и плюс всему ГРУ.
А 28 февраля 1943 года расследование прекратили, потому что в этот день 'погиб' 'муж' Адели Биленберг? Погиб – и все тут. К тому же в это время нагрянули черные дни для рейха – разгром под Сталинградом. Стало не до листовки из 13 пунктов.
Не все тот же ли вариант 'накачивания' Андрея Власова, его авторитета, его значимости, как это было с ним до его появления в Берлине? Разве после этой листовки из 13 пунктов, разбросанной в миллионах экземпляров по 'эту' сторону фронта, ГРУ не 'накачало' Андрея Власова таким величием и авторитетом, что уже даже сам Гитлер не мог его 'ликвидировать', вспомните наглость про Колумба и Америку, 'которую теперь уже нельзя закрыть'.
Нет слов, самый интересный вопрос во всем этом эпизоде такой: 'Каким аргументом, скажем так, 'убедила' Адель Биленберг брата своего 'погибшего' мужа, что ему лучше помочь Власову, чем не помочь?' Впрочем, догадаться тут не сложно, если знать при этом, что 'муж' в данную минуту находится… в Москве. Не аргумент? А разве не убеждает, что 'бедная, неутешная Адель, кажется, нашла счастье с генералом'? Нет, не убеждает. Почему?
Для начала – вот что произошло на пороге кабинета Гиммлера.
'16 сентября (1944 г.) мы с Власовым прибыли в главную квартиру Гиммлера под Растенбургом, – сообщает Штрикфельдт… – Мы были приняты офицерами СС. С первого взгляда картина едва ли отличалась от обстановки в штабе ОКВ. Когда мы подошли к кабинету Гиммлера, ко мне обратился сопровождавший нас генерал СС и сказал, что до начала общего совещания Гиммлер хочет минут десять поговорить с Власовым наедине'.
Очень интересно! Оказывается, у Гиммлера с Власовым есть какие-то общие секреты? Какие? От кого? 'Верный' Штрикфельдт, видя, что для него подстроена ловушка, застали врасплох, накрыли внезапно и расчетливо, что его нагло и откровенно почему-то отшивают, обязан был заподозрить неладное. Что в этой ситуации делает Власов? Он начинает ломать комедию.
'Власов насторожился, – пишет Штрикфельдт, – и заявил, что без меня не войдет к Гиммлеру, – в таком случае он предпочитает уйти'. Спектакль с переодеванием для одного зрителя – Штрикфельдта! Игра пошла такая убедительная, что я [158]стал уговаривать Власова не возвращаться, не поговорив с Гиммлером. Если они хотят, чтобы он шел один, – не отказываться: он достаточно хорошо знает немецкий язык и может защищать свое дело, а сейчас наступил решающий момент'.
Короче, держите меня, а то не удержите! Но Власов продолжает дожимать Штрикфельдта:
'- Моего немецкого хватает для Рупольдинга [159] , – отвечает Власов.
Дверь уже открылась, а Власов все еще колебался. Я вынужден был слегка сдавить его руку и подтолкнуть через порог'.
Вот так, вся вина за встречу Власова наедине с Гиммлером была переложена на Штрикфельдта, по крайней мере, Власов наотрез 'отказывался' от 'наедине', по крайней мере, Штрикфельдт буквально 'втолкнул' силой его в кабинет Гиммлера, а значит – никаких общих секретов у Власова и Гиммлера нет и быть не может.
'В приемной, где я остался, ко мне подсел полковник СС, и мы молча ждали. Прошли и 10, и 20, и 30 минут. Полковник предложил мне пойти с ним позавтракать, так как 'интимный разговор рейхсфюрера', по всем признакам, будет продолжаться еще долго'. Он заметил, что он, конечно, не знает, что говорится в кабинете рейхсфюрера, но уверен, что сегодня будет наконец заключено 'разумное' соглашение с Власовым; оберфюрер СС Крегер находится у рейхсфюрера, так что Крегер – 'тоже русский' – может быть переводчиком.
Мое беспокойство несколько улеглось, и постепенно наш разговор стал оживленным. Полковник СС сказал, что 'давно надо было отстранить путающегося Розенберга' и что 'рейхсфюрер готов теперь поставить на карту Власова'. Он заметил, что нехорошо было забывать обо мне, но, в конце концов, суть в результате'.
Что на самом деле происходило в приемной? Штрикфельдт был, видимо, в полной прострации – 'прошли… и 30 минут', а он, Штрикфельдт, сидит в прихожей, не ведая, о чем там толкуют так долго и подробно. Его паническое состояние не ускользнуло от бдительных глаз офицеров СС в приемной. К нему подсел полковник СС. Он пытается как-то отвлечь Штрикфельдта от его мрачных предчувствий и подозрений по поводу происходящего в кабинете шефа. Полковник даже предлагает Штрикфельдту 'пойти с ним позавтракать', а это значит, что время беседы пошло уже не на минуты, а на часы. Видимо, завтракать с полковником СС Штрикфельдт все-таки не ходил: вернешься ли когда-нибудь с этого завтрака – СС контора строгая. Однако полковник СС успокоил Штрикфельдта. Чем? А вот этим: 'оберфюрер СС Крегер находится у рейхсфюрера, так что Крегер – 'тоже русский' – может быть переводчиком'. Значит, решил Штрикфельдт, Власов у Гиммлера не один, а там, где трое, – секретов быть не может. И нельзя уже обвинить Штрикфельдта, будто он оставил Власова с Гиммлером без присмотра, без свидетелей. В крайнем случае, этого Кригера могут и допросить где надо. Штрикфельдт паниковал в приемной не за участь Власова, а за свою шкуру. Но весь фокус в том, что Штрикфельдт не видел ни как входил Крегер в кабинет Гиммлера, ни как выходил из него. Полковник СС просто вешал лапшу на уши бедному Штрикфельдту, но для Штрикфельдта и это было алиби.
'Знаете, Вильфрид Карлович, все прошло хорошо! – сказал Власов, выйдя от Гиммлера. – И совсем не так, как я себе представлял. Гиммлер – глава немецкой полиции… рейхсфюрер СС… Я думал увидеть кровожадного чекиста вроде Берии, настоящего великого инквизитора, для которого я только 'русский унтерменш'… А встретил я, как мне, по крайней мере, показалось, типичного буржуа. Спокойного и даже скромного. Никаких наскоков, как, скажем, у Лея… Напротив, скорее некоторая неуверенность. [160]Ни слова о сверхлюдях, ни звука о евреях… [161]Да, Гиммлер как бы извинился передо мной, что его довольно долго вводили в заблуждение 'теорией об унтерменшах'… [162]Я не думаю, что Гиммлер умен (?). Он кажется мне скорее ограниченным, узким и педантичным. Он из деревни, а значит, как я, крестьянин. Любит животных… [163]Он открыто признал многие ошибки, сделанные до сих пор. И это мне понравилось. Он сказал, что говорил с фюрером и получил его согласие на немедленное проведение мероприятий, обеспечивающих новую политику. Если я его правильно понял, мы сможем сформировать десять дивизий. Русский Освободительный Комитет может сразу же начать действовать как суверенный и независимый орган. Унизительная нашивка 'OST' для рабочих будет изъята, и наши рабочие и военнопленные приравняются к рабочим и пленным других стран.
– Видите, – прервал я генерала, – хотя бы этой цели мы все же добились. Вы помните: она была в основе нашей связи.
– Я добился и еще кое-чего. Мы получаем статус союзников… Гиммлер предложил мне занять должность главы правительства, но я сказал, что ни я, ни Русский Освободительный Комитет, который теперь будет создан, не могут взять на себя полномочий правительства. Это может решить русский народ, а вернее Россия в свободном волеизъявлении…' [164]…Я ни на йоту не отступил от своих требований. Я изложил мою политическую программу. Я сказал ему, что сталинский режим и сегодня обречен, если народ в России возьмет власть в свои руки. И сначала –
