и немецкому самоощущению. К нему относятся слова Гете:
Но дальше об этом не может идти речь.[164] Ведь есть и другая сторона: история и религия иудеев демонстрируют нам чужую народность.
Разумеется, ссылок на скотоводческое прошлое этого народа достаточно мало. Их можно отыскать и в Эдде. Но дело не в этом: тому, кто умеет мыслить исторически, не помешают остатки примитивных верований. Тут важнее нечто другое – обожествление расы, абсолютизация собственного народа. Израильский народ – это та почва, в которую было посеяно Божественное слово, обращенное к человечеству, та почва, на которой была подготовлена жертва Христова. Но иудеи сделали из этой милости нечто большее: «мы – семя Авраама», «нас обходят стороной несчастья», «здесь храм Господа!»… Борьба пророков является единственным свидетельством сопротивления этому фарисейству. Когда сегодня в национал-социалистической пропаганде используется высказывание: «Если вскрыть гнойный нарыв на теле немецкого народа, то внутри будет сидеть еврей», – то это говорится чисто по-еврейски. О тех, кто там, в этом нарыве, сидит вместе с евреями, мы промолчим. Это просто попытка отмахнуться от Божьего призыва к покаянию, сделать вид, что это не важно. Иудеи ощущают свою избранность как нечто, чем они могут располагать. Из нее они хотят сделать пространство, свободное от Бога, где им была бы дана гарантированность от Божьих заповедей. И это их самый тяжкий грех. Это нарушение верности Израилю, о которой так проникновенно рассказывал Исайя. Ветхий Завет является свидетельством борьбы Бога с этим отсутствием присмотра в религии Израиля. Красной нитью проходит через эту борьбу демонстрация Божественного пути, открытие истинной сущности человека, известие о суде и обещание милости Божьей. Живой Бог открывается в виде безусловной верности и желает в ответ такой же верности, как та, с которой он подходит к своим творениям. Так становится известно о его святости, преисполняющей мир.[165] Об этом откровении и идет речь в Ветхом Завете. Это вехи, соединяющие Старый и Новый Заветы. Поэтому мы не можем пройти мимо них. О законе и о пророчествах говорит факт прихода Иисуса из Царства Божьего. Он молится словами псалмов. Умирает он также со словами псалмов на устах.
Разве еще остается потребность в вопросе, что в Библии еврейское, а что нет? Христос является высшим воплощением закона. Неужели нам так уж интересен вопрос, был ли Иисус арийцем? Предоставим это непредвзятому историческому исследованию. С точки зрения истины это абсолютно не важно. Мы веруем в Иисуса Христа, Сына Божьего, нашего Господа. У нас нет оснований оставлять на рассмотрение национал-социализма неполно истолкованное таинство земного воплощения Иисуса – от Девы Марии. Интерес к тому, чтобы удостовериться в арийском происхождении Иисуса, должен покоиться лишь на почве либеральных объяснений.
Здесь следует сказать о другом. Мы должны не переставая выступать против механического понимания Священного Писания. Такой подход давно устарел в теологии, но продолжает существовать в качестве народного понимания, находить отражение в поэзии. Мы думаем не о словах, а о Слове, которое, в качестве современного обращения Бога, через библейские свидетельства обращено к нам. Наука, изучающая Ветхий Завет, должна перестать внушать теологии, как она это делает, религиозную историю иудеев вместо откровения Бога. В первую очередь и главным образом речь должна идти об отношениях Бога и человечества и лишь потом, возможно, о религиозной истории иудеев. Тогда мы получили бы возможность выявлять обстоятельства, имеющие отношение не только к истории иудеев, но и к истории любого народа. Тогда и прочие религиозные учения объяснялись бы через создание человечества Богом и через величие Христа. Это должно говориться, без того, чтобы отменять различие между revelatio generalis и specialis (?). Это должно делаться с оглядкой на нашу старогерманскую религию. И тем более на ее этос.
Было бы особенно заманчиво последовать этой связи, связи веры и этоса. Темы любви и смирения были основательно исчерпаны Розенбергом. Учением о христианской любви «был нанесен чувствительный удар по душе Северной Европы».[166] «Переносом внутренних акцентов от самосознания чести к смирению и состраданию было подорвано духовное существование северного человека».[167] То, что в германской этике представляло собой сплав мужества и славы, как это продемонстрировал Вильгельм Штапель, ушло навсегда.[168] Христианство умаляет мужественность и делает любовь сентиментальной. Представление о подлинной любви как о сплаве возвышенного и материального полностью исчезает. Гуманизм и любовь, о которой повествует Евангелие, находятся где-то в одной плоскости. Не слышно проклятий в адрес плотской любви, не слышно о притеснении эроса во всех его формах. В качестве высшего мерила выступает представление о чести северного человека. Считается бесспорным, что североевропейские расы развивались, сохраняя чистоту крови. Пагубное заблуждение! Прав был Герман Кремерс, когда сказал: «Немецкое развитие свободы, как и все великое, подвержено угрозе со стороны демонов. Если бы оно могло от этого уберечься! Блестящая одаренность, благороднейшие дарования являются не чем иным, как сырым материалом, нуждающимся в божественной обработке. Только тогда что-то получается. Дух является тем, что дает жизнь, а тело бесполезно. Так же как каждому не добиться мира в душе и не справиться с собственными демонами без Божьего вмешательства, так и дух благородных народов подвергается упадку, если он не вооружится правдой, не очистится и не укрепится против демонов лжи, зависти, алчности и ненависти. Подразумевая под „честью“ наглядно воспетые исландскими легендами в высшей степени пристойные германские семьи, погрязшие в родовой мести, и ссоры, длившиеся до полного искоренения семейств».[169] Народный этос, построенный на основе кровавой религии, выглядит чудовищно просто. Отделение себя от людей «низшего» сорта, уничтожение того, что не вписывается в рамки, требование стерилизации – все получается как будто само по себе. Хотелось бы однажды спросить: а как быть с природным этосом, присущим людям? Ни в чем не погрешим против истины, если скажем, что в каждом требовании, в его развитие без понимания прав и границ, заложено преступление.[170] Наконец, то же самое касается политических вопросов, связанных с расовыми проблемами. До тех пор пока они покоятся на вере в силу крови, они все вместе обречены на крушение. Хорошо, все эти добродетели уверенно связали со страданием, но не с необузданным же страданием, получаемым в состоянии аффекта! Природа, не знающая границ и потребностей, но рвущаяся к действию в своем безумном порыве, заканчивает по причине своей слепоты либо фарсом, либо разрушением.
В этом суждении мы затрагиваем пункт национал-социалистического этоса, который, находясь в связи с кровным самосознанием движения, не может быть понят в отрыве от него. Он одновременно связан с пропагандистской необходимостью вооруженного движения, о которой ниже будет сказано подробнее. Самосознание нордической расы заключается в воле к власти. Мистический идеализм связан псевдометаморфозой с этосом Фридриха Ницше. Майстер Экерхарт и Фридрих Ницше – замечательная пара. Но это больше, чем курьез. Какой-нибудь такой компромисс вполне может осуществиться в том случае, если следовать мистике. Боевой элемент движения не может заключаться в мистике. Критика Розенберга в адрес христианской этики повторяет в своих основных моментах то, что излагал Ницше. Она сливается с потоком суждений, который пытается сформировать национал-социалистическая идеология. Достаточно вспомнить два имени: Меллер ван ден Брук и Эрнст Юнгер. У Эрнста Юнгера особенно наглядно видно, что целью национализма является создание обороноспособного и авторитарного государства, которое, по его мнению, не должно иметь ничего общего с гражданским патриотизмом вильгельмовской эры.
Гитлер тоже считает, что готовность к обороноспособности имеет приоритетное значение. Этого просто требует практическая необходимость. Можно было бы сказать: без обороноспособности – никакой защиты государства, без защиты государства – никакой пропаганды, без пропаганды – никакого движения, без движения – никакого нового рейха. Идее победы содействует жестокость. Воля к власти, ограниченная духовностью или государством, воспринимается как знак декаданса. Защита идеи требует разрушительных средств. Грубость национал-социалистической боевой речи является выражением этого принципа.[171] Йозеф Геббельс сформулировал в своем «Неизвестном штурмовике»
