— Говорил тебе, Сёмка, что наденешь ежовые рукавицы, — грустно улыбнулся Лукьян, когда они остались вдвоём.
— Твоя школа, помнишь, что ты говорил? 'В полемику вступишь — проиграешь!' Я и не стал в неё вступать. Когда чувствуешь свою правоту, когда уверен в ней, можно и против устоявшегося мнения идти. Чего обижаться, я не нарушил демократии, собрал вас посоветоваться. Но вы же отмолчались, а Длинному — лишь бы поговорить.
— Да верю, верю я в твою затею. Ты уже два раза мне нос утёр, доказал, что башка варит. Чего спорить, насчёт перевалки и реки мы выиграли уйму времени, думаю, что и сейчас ты на правильном пути. И в геологоразведке, и на старании люди из одного теста слеплены.
Грустно то, что подтверждаются слова Власа. Когда правление предложило меня на пост начальника участка, он и говорит: 'Старым горнякам в нашем деле руководить нельзя, консервативны'. Верно, я бы нынешнего темпа не выдержал. Не подумай, что подмазываюсь. Самокритика, иной раз, полезна.
Утром разбили людей по бригадам, многие недоверчиво скалились, старички хмурились, опытом своим чуя подвох, теперь уже не спрячешься за молодых. Да и старичками-то они звались условно, редко кому перевалило за сорок.
Семён выступил перед молодёжью с краткой речью, пообещал лидеров отпустить домой первыми, им же полагалась премия, им же навар коэффициента трудового участия. Было над чем подумать.
Акулин дурашливо вылупил глаза, когда услышал о своем назначении бригадиром, и потряс кулаками над головой: 'Ну, славяне, берегитесь! Будете у меня пахать по нотам в ритме молдавских народных танцев. Гоп — набрал отвал, гоп — вытолкнул, гоп — откатился'. Ребята заулыбались.
А тут ещё Влас прислал Томаса мотористом землесоса на участок. Не нашлось достойной работы для шофёра-мудреца летом в гараже.
Пришёл Томас на молодёжный полигон и первым делом написал краской в будке мониторщика новую заповедь: 'Золото — навоз, сегодня нет, а завтра воз'. Следом прилетел Фанфурин водителем на вездеход.
Труппа Васи Заики пополнилась свежими кадрами, репризы клоунов шли ежедневно до слёз и коликов в животах, Томас учредил приз в соревновании. Повесил на древке над будкой мониторщика шикарную женскую шаль с кистями.
Где он её достал, так и осталось загадкой. На чёрную зависть Зинаиды вьётся на ветру, полощется желанный трофей для бригады. С удвоенной силой заревели землесосы, кинулся люд на штурм высоты, чтобы овладеть цветастым подарком.
После смены собирались гурьбой у доски показателей, и бедные старички не знали, куда деваться. Наконец, сговорились они обогнать молодых.
Горные мастера восстановили сорванные голоса, пили от безделья чай, но самое интересное оказалось в конце месяца, некого было наказывать коэффициентом. Все отработали ровно. Вышли на график выполнения двух планов.
Повару соревнование так понравилось, что за ужином он стал обделять проигравших, и на возмущённые крики отвечал: 'Не на-а-до! Кто не работает, тот не ест!'
Пришлось вмешаться Ковалёву, поговорить с увлёкшимся Бульдозером. Тогда повар стал щедро закармливать отстающих: 'Жрите, дармоеды, раз совести нет!'
Особенно цапался с поваром бульдозерист Иван Шульга, горластый и настырный в работе. Выглядел oн старше своих тридцати лет — долгие годы старания не омолаживают.
Как опытный бульдозерист, работал на подаче песков к промприбору и славился расторопностью. Однажды подошёл к Семёну и отозвал его в сторонку.
— Иваныч, дело есть на сто тысяч… Понимаешь, надо мне слетать на недельку домой, жена задурила.
— Не могу, без разрешения председателя.
— Отпусти? А? На вот, почитай, что она пишет. Ковалёв развернул листок ученической тетрадки, на котором было всего две строчки: 'Если тебе нужны деньги — спи с ними. А мне нужен мужик!'
— Хм. Она что, не может обождать месяц?
— Приспичило. Я её хорошо знаю ишь! Деньги ей не нужны. Да она за них задавится. Чего только в доме нет — всё мало. Опять усылает на заработки. Отпусти, я ей проветрю мозги.
— Дети есть?
— Двое. Дочь в третьем классе, а мать всё не перебесится. Проучил её разок, теперь разрешения спрашивает. От, шалава!
— Как проучил?
— Детей у нас ещё не было. Приезжаю со старания, стучусь в квартиру. Батюшки! Стоит на пороге сонный громила в моих домашних тапочках, зевает, грудь пятернёй чешет. 'Чё надобно?' — интересуется. 'Как чего? — опешил я. — Это же мой дом!' — 'Ну, заходи, раз твой…'
Сели мы втроём за стол, отпраздновали моё возвращение, бутылочку ихнюю распили. Я и говорю: 'Мешать вам не стану' — собрался и ушёл. Наутро махнул в Крым. В артель отбил телеграмму, чтобы расчет вышли ли к морю, до востребования.
Отдохнул, прокутил денежки и назад возвращаюсь с молодкой. Жениться ей пообещал, мол, с женой развожусь, то да сё… Опять картина повторяется. Втроём садимся за стоя, бутылочку уговорили и прошу свою бывшую половину:
'Лида! Я твоего друга не выгнал. А теперь мы здесь остаёмся, а ты иди к сестре. Время уже позднее, умаялись с дороги'. Куда там! «Скорую» пришлось вызывать.
Посуду всю перебила, переломала всё. Ревни-и-ивая-я! До сердечного приступа! Слаб я оказался. Утром купил той девице билет на самолёт и отправил восвояси. Натерпелась, сердешная, страху. Не думала живой улететь.
Супруга художества прекратила, вцепилась в меня клещом: 'Ванечка, котик, миленький', вот как проняло, заразу! Другой раз, на весеннем празднике, выехали с компанией гулять к речушке. Кто-то ружьё с собой взял.
В самый разгар застолья хватает она это ружьё и патронташ! Приревновала к соседке. Веришь?! Прыгали все дамы через весеннюю речушку, как козы, а моя дура поливает из ружья над ними. Еле отняли. Вот, какую любовь завоевал! С оружием в руках защищает.
Только улетел Иван улаживать семейные дела, как подходит с телеграммой Миша Валеев, сменщик Шульги.
— Иваныч, отпусти домой, сын родился. Ковалёв развернул бланк «срочной» из Казани:
'Здравствуй, папа, я родился, как меня назовёшь? Твой сын'.
Пошла телеграмма по рукам отдыхающих после обеда бульдозеристов. Вдруг Вася Заика поинтересовался:
— М-мишка? У тебя и-и сколько п-подёнок?
— Почти год отбыл, зимник обслуживал. А что?
— Д-да удивляюсь, как она б-без тебя родить сумела?
Три дня метался Валеев по участку. Нелётная погода. Когда запрыгнул в первый вертолёт с чемоданом, подают ему другую телеграмму: 'Миша! Я пошутил. Иван Шульга'.
Еле успокоил Валеева бульдозерист Акулин, сам большой любитель розыгрышей.
Даже среди бывалых гвардейцев добычи золота выделялся на участке протопавший все старательские огни и воды Виктор Акулин. Может быть, потому, что обладал редкой эрудицией, играл на пианино в столовой, имел злой язык и был одержим в работе.
По морфлотовской традиции постоянно разыгрывал новичков, только вместо якоря умудрялся заставить какого-нибудь простофилю точить рашпилем нож бульдозера. Акулину приходили бесконечные посылки. Пиво и ветчина в банках, сигареты и финская колбаса, икра и прочие лакомства.
Акулин, нежадный по своей широкой натуре, щедро делился с друзьями. Принёс и Семёну блок сигарет с коронами, львами и золотыми ободочками на длинных фильтрах.
— Побалуйся, Иваныч. Для меня они слишком слабые.
— Где ты берёшь всё это, у тебя жена где работает?
— В торговле, бедная, мается.
