– Дрыхнут без задних ног.
– А ты что же?
– Бессонница. А что ты здесь…
Я не договорил. Он поднял голову, и я увидел его искажённое мукой лицо, дрожащие губы и глаза, полные отчаяния и невыразимой боли. Что-то оборвалось у меня внутри.
– Что случилось? – спросил я почему-то шёпотом.
– Настал момент истины. – Его голос задрожал, пальцы переплелись, издав жалобный хруст. – Вот, значит, для чего ты здесь: чтобы я не остался один в мой самый страшный час… Побудь со мной, друг… Мне страшно… – Он закрыл лицо ладонями. – Я боюсь не смерти, а мучений… Боюсь не выдержать… Ведь я обычный человек.
– Ты – особенный, – возразил я, чувствуя, как начинает колотиться сердце и дрожать поджилки. – Ты не такой, как другие.
– Ерунда… Я человек, как все, из плоти и крови. И я так до конца и не понял, почему выбран именно я…
– Потому что ты лучший, – прошептал я сквозь стиснутые зубы. – Кто бы ещё согласился пожертвовать всем ради человечества – тёмного, слабого, неблагодарного, несовершенного? За то, чтобы через пару тысяч лет люди пили, ели, спали, предавали, изобретали новое оружие, уничтожали друг друга снова и снова… Оно того не стоит, поверь… Беги, пока не поздно.
– Перестань, – сказал он укоризненно. – Ты говоришь неправду. И прекрасно это понимаешь. Оно того стоит…
Перед моими глазами проплыли вдруг светлой чередой мама, папа, бабушка, Сашка с котёнком, старенький священник сельской церкви, Магда в сногсшибательном бикини, Магдалин в венке из лилий, дымящий сигаретой шеф Вася, секретарша Марина, главбух Моисевна, даже Толик Белозерцев со свежим анекдотцем на устах, старушки на лавочке у подъезда, играющие во дворе дети…
– Скажи, – донёсся до меня его голос, – что бы ты сделал, если бы знал, что тебе осталось немного?
«Нажрался до чёртиков… Снял девочек погорячее… Сходил в баню…Нет, не то, всё не то…»
– Простился с самыми близкими. И попросил прощения за всё… Почему-то самое главное всегда откладываешь на потом, пока не становится слишком поздно… Я был в армии, когда бабушка умерла… Я не успел.
Я запнулся, сглотнув застрявший в горле горький ком.
Равви крепко сжал мою руку.
– Ты должен себя простить, как она давно простила тебя, – сказал он. – Пора.
– Пора, – эхом повторил я.
И в этот миг моя многолетняя изнуряющая, но ослабевшая за последнее время боль, превратившись в лёгкое серое облачко, окончательно покинула меня, растворилась в ночи. Я пожимал руку человека, который даже в свой самый страшный час отпускал чужие грехи. Если бы я мог хоть чем-то ему помочь…
– Твои мать и братья, они ещё здесь? – спросил я.
– Братья ушли. А мама здесь… Она очень упрямая женщина.
– Как ты.
– Да. – Он улыбнулся сквозь слёзы. – Как я.
– Почему ты их прогонял?
– А ты бы хотел, чтобы твоя мать смотрела, как тебя казнят?
– Но ведь она всё равно узнает…
– Лучше позже, даже на день, на час. Пускай у неё будет лишний час счастливого неведения.
– Но ты бы мог просто увидеться с ней, обнять, сказать, как сильно её любишь… Ведь мать – самое святое, что есть у человека, неужели я должен объяснять тебе это?
– У меня нет времени, – выговорил он, склонив голову.
– У тебя его навалом. Может, всё обойдётся. А если нет… – Я закусил губу, ощутил противный солоноватый привкус. – Я буду там. Пойду к нашим спящим красавцам, покараулю. И скажу тем, кто придёт за тобой, что ты отошёл на минуту и вот-вот вернёшься. Подождут, не развалятся.
– Ты, правда, думаешь, что это возможно? – Он широко распахнул глаза.
– Конечно. Ты же не убегаешь, не нарушаешь завет. Ну, опоздаешь минут на десять. Что такое десять минут по меркам вечности?
– Может, ты и прав… – замялся он.
– Разумеется, я прав! Таких простых вещей не понимаешь. А ещё Учитель! – воскликнул я, вскочив, и поднял его за руку. – Ну, давай, шагай! Время-то идёт!
Секунду он стоял, глядя мне в глаза, а потом порывисто обнял, пробормотал:
– Спасибо.
– Не за что. – Я вздохнул, глядя, как он перемахивает через колючки.
Вернулся в сонное царство. В сердцах пнул ногой сопящего Петра, хрюкающего Фому. Петр не шевельнулся. Фома пробормотал что-то, не раскрывая глаз, пощупал на поясе кинжал. Вояка, бляха-муха! Как они могут дрыхнуть?!
Снова вспомнились бегающие глазки отвратительного хозяина. Может, этот паразит, в самом деле, что-то подмешал в вино? Я был единственным, кто не выпил – не успел…
И тут меня осенило: если все двенадцать на месте и дружно храпят, то всё отменяется: и предательство, и судилище, и казнь, и…
Я принялся считать по головам. Сбился. Стал считать по новой…
Их было одиннадцать. Симон не вернулся.
Колени мои ослабли, и я медленно опустился на землю.
Раздалось бряцание металла, хруст ломаемых веток. Они пришли с копьями, кинжалами и факелами, и я сощурился от внезапного рваного света. Целый отряд. Двое не вели – волокли под руки малыша Симона. Кряхтя и почёсываясь, пробуждались от света остальные мои товарищи. Поднимались, спрашивали недоумённо, что происходит. Рослый парень в шлеме с дурацкими перьями совал факел в лица, спрашивал брезгливо:
– Который?
Я подошёл вплотную к Симону, едва удерживаясь, чтобы отвесить ему хорошую пощёчину или просто плюнуть в лицо.
– Как ты мог? Я ведь предупреждал… Всех предупреждал. Ты понимаешь, что ты наделал?!
Его личико жалко сморщилось, искривилось, задёргалось, губы запрыгали, выплёвывая слова:
– Я бы никогда… Я бы жизнь за Равви отдал… Но они взяли моего отца. Посадили в долговую яму… Тридцать серебряных монет – большие деньги… Они били его на моих глазах. А он старик, он болен… Они сказали, что отпустят отца, если я приведу их к Равви. И обещали, что ничего не сделают Равви, только подержат немного, пока всё не успокоится, а потом выпустят… Выпустят… С ним ничего не случится.
– Маленький придурок, ты всегда веришь обещаниям? Почему же мне ты не поверил?!
– Я думал, ты всё врёшь…
Он лепетал ещё что-то, размазывая слёзы по лицу. Только тут я заметил свежий кровоподтёк на скуле и разбитую губу. Оказывается, способ добычи нужных признаний под давлением – достаточно древний…
– Слушай, – яростно зашептал я ему в ухо, – у тебя есть последний шанс спасти свою жалкую душонку…
– Эй, – оттолкнул меня один из конвойных малыша Симона, – ты кто такой?
– А кто вам нужен? – Спросил я, делая шаг в сторону, буравя маленького кретина взглядом.
– Иешуа из Назарета по прозвищу Равви. Ты знаешь, где он?
– Разумеется. Он перед вами.
– Ты что ли? – Недоверчиво переспросил солдат, приблизив факел к лицу. – Он, вроде, рыжий.
– Сам ты рыжий. – Я сделал шаг вперёд, наступил Симону на ногу и попросил почти ласково: – Ну что же ты, малыш, скажи этим людям, кто я?
– Учитель, – прошептал он, всхлипывая, и неловко чмокнул меня в щёку.
