Александра Ивановна положила трубку на столик у кресла. Ну вот, поговорила напоследок со всеми внуками. Сначала Олежка позвонил, потом Боренька, а теперь и Антоша с Риточкой... Какие же они хорошие, беспокоятся, надеются, что она не в курсе... Господи, ну что же еще делать старухе, если не смотреть телевизор и думать...
Хорошо, что их нет здесь. Бросились бы спасать ее, а это невозможно. Только сами погибли бы вместе с ней.
А так вся семья, скорее всего, останется жива. Много ли будет таких семей, что в надвигающемся ужасе потеряют только одну старую больную бабушку, которой и так недолго осталось... Ее дети... и внуки... Они сильные... Они выживут...
А ей уже не страшно. Ей, всё равно, пора. Неплохая жизнь позади. Двое детей, четверо внуков, правнучку успела увидеть...
Она встала и, опираясь на две палочки, с трудом добралась до кухни. Попила чаю, вернулась в комнату, немного посмотрела по телевизору какой-то дурацкий сериал. В последнее время мыльные оперы перестали казаться такими скучными.
Новости смотреть не стала, какой смысл... Добралась до постели и легла спать. Во сне было хорошо и уютно, снились дети, внуки, маленькая Санечка... Даже ноги совершенно перестали болеть, впервые за долгие годы...
Она не заметила, как сон стал вечным, и ушла совершенно счастливой за несколько часов до того, как волна, вырвавшаяся на свободу после разрушения каскада волжских ГЭС, накрыла Самару...
Тихонько гудел мотор УАЗика. В тусклом свете лампочки блокнот казался желтым. И на эту желтизну ложились черным буквы и цифры, подводящие мрачный итог.
От бригады осталось ровно четыреста пятнадцать человек. И пара сотен гражданских. Женщины, дети. Сидят сейчас в относительно целой столовой. В жилое состояние приводят по мере сил. Матрасы стелют. Занавески вешают...
Из боеспособного личного состава — двенадцать офицеров, семь прапоров, остальные — сержанты и солдаты. Из последних около четверти — сверхсрочники. Некоторые участие принимали. Это гуд.
Из плохого — ребята с ума сходят. Начинает доходить, что не игра это. А жизнь реальная. Злая, страшная и кровавая. И рестарта не будет. Как ни проси. И раненных человек шестьдесят. Из них примерно сорок до утра не доживут.
Зато боксы и склады почти целые. Завтра — первую роту на разбор жилых, за второй — снабжение, третью — в боевое охранение. На всякий случай, вдруг полезет кто. БТРы откопаем — будем ими рыть.
— Думаешь? — на соседнее сиденье залез Сундуков. Пьяный, но еще нормальный. — И правильно. Кому-то думать надо. А кому-то голыми руками камни разгребать, потому что стоны из-под них НЕ ПРЕКРАЩАЮТСЯ!
— Рома, успокойся. А то спрошу, какого черта нажрался и гонишь.
— А такого, Вова. Нашел я их. — остекленевший взгляд капитана уткнулся в темноту за лобовым стеклом. — Всё. Верил во что-то, надеялся, а теперь — кончилось. Глебыч! — обернулся вдруг ротный к Пчелинцеву. — Будь человеком — разреши уйти.
— Куда? — не понял майор.
— Туда. — ткнул Сундуков пальцев вверх. — Края Вечной Охоты или как там оно...
— Крыша совсем поехала? — осторожно уточнил комбат, прикидывая, как бы половчее капитана заломать, если за пистолетом потянется.
— Совсем. — неожиданно согласился Сундуков. И замолк. Снова продолжив только через несколько минут. — Прости, Глебыч. Я ведь тоже не железный, сам понимаешь.
— Понимаю. –майор обнял ротного. Капитан, прошедший обе Чечни, зацепивший краем таджикских «вовчиков» с «юрчиками» не плакал. Он выл. Тихо и страшно.
В свете костра мелькнул вдруг бегущий к командирскому УАЗику солдат. Пчелинцев вылез ему навстречу, погасив за собой свет в кабине. Нормально все с Ромкой будет. Обязательно. Иначе и быть не может.
— Что случилось, товарищ сержант? — спросил майор у запыхавшегося бойца.
— Там это, «шишига» из города едет. Прапорщик Безручков в тепловизор смотрел и сказал, что наша, Германа Ваньки. Мотор гудит мерзко сильно.
— Так что же ты телишься так долго?! — Выкрикнул Пчелинцев, хлопнул ошалевшего сержанта по плечу в грязном комке, и побежал к бывшему въезду в часть.
Совсем немного не успел. Приехали уже.
Урусов, как обычно, изображающий айсберг, выкидывает сумки из кунга, рядом нянчит Димку Влада, с карабином через плечо. Возле Германа, радостно рассказывающего что-то бойцам из оцепления, мнется с ноги на ногу молоденький паренек, весь какой-то помятый и растерянный.
И потерянно сидит у колеса, прямо на холодной земле Аня. И все оглядывается по сторонам...
— Не меня ли ищете, милостивейшая госпожа?
Ночь на 15 августа 2012 года
Просыпаюсь ночью. Внезапно, как от удара. Сажусь на кровати и несколько минут соображаю, что меня разбудило. В лагере тишина, стены домиков прекрасно пропускают звук. Если он есть. Может, Санечка пискнула? Нет, безмятежно сопит на расстеленном на полу матрасе. На кровать мы ее класть боимся, высоковато, всё-таки.
Через несколько минут сон окончательно уходит, и я вдруг понимаю: мамы больше нет. Совсем. Мы с ней всегда чувствовали друг друга. Нет, это не телепатия, никакого чтения мыслей. Просто, когда у одного из нас что-то случалось, второй начинал беспричинно нервничать. Заметили это во время моих первых походов. Сначала грешили на совпадение, потом подумали, что настолько точных совпадений, да еще в таких количествах, не бывает. Объяснение искать не стали, просто приняли, как факт. Привыкли, особенно после того, как я поднабрался опыта и стал крайне редко попадать в истории. Даже подзабылась эта наша способность.
А теперь вспомнилась. Точнее, напомнила о себе жутким и тоскливым чувством безысходности. Всё. Конец. Ничего не исправить. Уже через час или даже десять минут я буду убеждать себя, что всё это чушь, что мы с мамой это придумали, чтобы она не нервничала зря, что ничего не известно, вот вернемся домой... Это будет. Но сейчас я даже не понимаю... Я знаю точно. Мамы больше нет. Всё кончено.
Это осознание наваливается, как снежный ком, как лавина, давит на грудь, не дает вздохнуть, заставляя сгорбиться. Боль и онемение возникает в левом плече и начинает расползаться по телу, захватывая сердце. Автоматически беру тюбик изокета и пшикаю под язык. Боль постепенно уходит. Остается опустошенность. И знание. Страшно хочется курить. Я бросил почти год назад, когда впервые стало прихватывать сердце. Уже несколько месяцев даже тяги не чувствую. А сейчас — как на третий день. Было бы что — закурил бы, но нету. И стрельнуть не у кого, в лагере курящие — редкость. Мода сейчас такая. Наверное, хорошо. В столовой есть сигареты, там типа ими торгуют. Именно «типа», покупателей на курево мало. Спортсмены...
Просыпается Ира. Зажигает фонарик и подходит ко мне. Жена тоже меня чувствует. Обычно спит, как убитая, а вот как на меня навалилось...
— Что случилось? — говорит шёпотом, чтобы не разбудить Санечку.
Надо бы промолчать, но... у нас нет секретов друг от друга...
— Мама умерла.
Ира охает и с ужасом смотрит на меня:
